материал' из советских источников, известно, как преломляется он в советском кривом зеркале. Некто Мстиславский, вся деятельность которого заставляет предполагать, что был он в то время провокатором, в 1928 году напечатал в советском 'историческом' журнале ('Каторга и ссылка', № 2.) свои воспоминания о мифическом офицерском союзе, в котором он якобы играл руководящую роль. В них он, между прочим, писал: 'В рядах тайного офицерского революционного союза 1905 года числился, правда очень конспиративно, ничем себя не проявляя, будущий 'герой контрреволюции' Деникин. Он был в то время на Дальнем Востоке и его вступление в союз в высоких уже чинах произвело на дальневосточных товарищей наших чрезвычайное впечатление'.
Парижская эмигрантская газета 'Последние Новости' поместила рецензию на этот журнал и приведенную мною выдержку из статьи Мстиславского. Я послал в газету опровержение: 'Всю жизнь работал открыто, ни в какой, ни тайной, ни явной политической или иной организации никогда не состоял, ни с одним революционером до 1917 года знаком не был; а если кого- нибудь из них видел, то, только присутствуя случайно на заседаниях военных судов'...
{250} Прошло 14 лет. 1942 год. Я жил в захолустном городке на юге Франции под бдительным присмотром Гестапо. В газете немецкой пропаганды на русском языке 'Парижский Вестник' появилась статья другого провокатора, только уже справа, полковника Феличкина, который, обличая роль 'жидомасонов' в истории русской революции, привел без всякой связи с текстом упомянутые фразы Мстиславского, сопроводив их доносом: 'Ярый противник сближения России с Германией Деникин, парализуя дальновидную политику ген. П. Н. Краснова, на наших глазах уже перешел в жидомасонский лагерь'. (Во время гражданской войны 1918 -1919 г., в противоположность моей Добровольческой армии, донской атаман, ген. Краснов вел германофильскую политику, а во время 2-й мировой войны находился на службе Германии.)
Феличкин не успел выслужиться перед немцами, так как вскоре умер.
С 1908 года интересы армии нашли весьма внимательное отношение со стороны Государственных Дум 3-го и 4-го созыва, вернее их национального сектора. По русским основным законам вся жизнедеятельность армии и флота направлялась верховной властью, а Думе предоставлено было рассмотрение таких законопроектов, которые требовали новых ассигнований. Военное и морское министерства ревниво оберегали от любознательности Думы сущность вносимых законодательных предположений. На этой почве началась борьба, в результате которой Дума, образовав 'Комиссию по государственной обороне', добилась права обсуждать по существу, 'осведомившись через специалистов', такие, например, важные {251} дела, как многомиллионные ассигнования на постройку флота и реорганизацию армии.
'Осведомление' шло двумя путями: при посредстве официальных докладчиков военного и морского ведомства, которые давали комиссии лишь формальные сведения, опасаясь, что излишняя откровенность, став известной левому сектору Государственной Думы, может повредить делу обороны, и путем частным. По инициативе А. И. Гучкова (Одно время председатель Думы.) и ген. Василия Гурко (Тогда председатель комиссии по описании русско-японской войны, Впоследствии главнокомандующий Западным фронтом.), под председательством последнего, образовался военный кружок из ряда лиц, занимавших ответственные должности по военному ведомству, который вошел в контакт с умеренными представителями Комиссии по государственной обороне.
Многие участники кружка, как ген. Гурко, полковники Лукомский, Данилов и другие, играли впоследствии большую роль в Первой мировой войне. Все эти лица не имели никаких политических целей, хотя за ними и утвердилась шутливая кличка 'младотурок'. На совместных с членами Думы частных собраниях обсуждались широко и откровенно вопросы военного строительства, подлежавшие внесению на рассмотрение Думы. Военные министры Ридигер и потом Сухомлинов знали об этих собраниях и им не препятствовали. Так шла совместная работа года два, пока в самом военном кружке не образовался раскол на почве резкой и обоснованной критики частным собранием некоторых, внесенных уже в Думу, без предварительного обсуждения в нем, законопроектов. Об этом узнал Сухомлинов и встревожился. Лукомский и трое других участников вышли из состава кружка. 'Мы не {252} могли, - писал мне впоследствии Лукомский, - добиваться, чтобы Дума отвергала законопроекты скрепленные нашими подписями'. В отношении других, более 'строптивых' 'младотурок', в том числе и самого Гурко, Сухомлинов, после доклада государю, принял меры к 'распылению этого со-правительства', как он выражался, предоставив им соответственные должности вне Петербурга.
(Невольно напрашивается сопоставление: как расправляется самодержец Сталин с уклоняющимися или только с подозреваемыми в уклоне от 'генеральной линии' партии?!)
В таких, более чем умеренных, формах выражалась в военном мире оппозиция. Только военная печать, как увидим ниже, пользовавшаяся такой свободой, как ни в одной из великих западных держав, не переставала тревожить власть имущих.
В ВАРШАВСКОМ И В КАЗАНСКОМ ВОЕННЫХ ОКРУГАХ
Приехав с Дальнего Востока в Петербург, я узнал неутешительные для себя лично новости. Главное управление Генерального штаба, не дожидаясь прибытия эвакуируемых, вследствие расформирования маньчжурских армий, офицеров, поторопилось заместить все вакантные должности офицерами младшими по службе и не бывшими на войне или же прибывшими давно с театра войны и не вернувшимися туда - 'воскресшими покойниками', как их называли армейские острословы. На мое заявление, что Ставка главнокомандующего уже два месяца тому назад телеграфировала о предоставлении мне должности начальника штаба дивизии, полковник, ведавший {253} назначениями, возразил, что телеграмма не была получена. По справке оказалось, однако, что телеграмма имеется, и смущенный полковник предложил мне временно принять низшую должность штаб-офицера при корпусе, по моему выбору. Я выбрал штаб 2-го кавалерийского корпуса, в котором служил до войны и который квартировал в Варшаве.
'Временное назначение' длилось, однако, целый год.
Варшавский округ жил по-прежнему 'гуркинскими' традициями. Фельдмаршал Гурко оставил округ в 1894 году, после него во главе войск стоял ряд генералов - гр. Шувалов, кн. Имеретинский, Чертков, Скалон, - назначавшихся только по соображениям внутреннего порядка: командование войсками в Польше соединено было с управлением краем (генерал- губернаторство).
Мера правильная теоретически, ибо предотвращала многие конфликты. Практически же страдало и управление, и командование. Варшавские генерал-губернаторы - люди высшего света - не имели никакого общения с широкими кругами польской общественности, за исключением аристократии, т. е. по преимуществу 'угодовцев' (соглашателей), и свою осведомленность о жизни края черпали исключительно из докладов ближайших сотрудников и охранной полиции. Что же касается управления войсками, они, сознавая свою неподготовленность, и не пытались даже принимать в нем фактическое участие. Прослужив в штабе округа почти год (1900), я хорошо ознакомился с характером взаимоотношений на верхах. Варшавским округом правил состоявший в должности бессменно в течение 10 лет 'гуркинский' начальник штаба, ген. Пузыревский.
Блестящий профессор Военной Академии, автор премированного Академией Наук труда, преподаватель истории военного {254} искусства наследнику будущему императору Николаю II-му, участник русско-турецкой войны, он был человеком острого слова, тонкой иронии и беспощадных характеристик. Принадлежал к категории 'беспокойных' и имел много врагов. Поэтому не был привлечен на японскую войну и до конца жизни не получил военного округа. Нашел 'умиротворение' впоследствии в спокойном кресле члена Государственного Совета (верхняя палата), после чего вскоре умер.
'Его светлость полагает' или 'Командующий войсками приказал' - это был лишь официальный штамп на бумагах нашего штаба, иногда весьма важных, но не восходивших к докладу выше кабинета Пузыревского. Впрочем, светлейший князь Имеретинский вначале своего командования сделал попытку освободиться от опеки Пузыревского. Поводом послужил инцидент на прощальном обеде, данном в Петербурге уезжавшему Имеретинскому. Когда кто-то предложил тост за успехи нового командующего, жена военного министра, г-жа Куропаткина, дама весьма экстравагантная, довольно громко обратилась к князю:
- Э, что там говорить! Приедете в Варшаву и попадете в руки Пузыревского, как другие...
Князь покраснел и ничего не ответил.
Так объясняли в штабе первые непривычные для нас шаги нового командующего. На докладе своего начальника штаба он был сух и не удовлетворился подсказанным ему готовым решением.
- Я хочу знать историю вопроса.
- Слушаю!
На другой день во дворец понесли целые груды дел, из которых Пузыревский стал читать {255} пространные выдержки в течение несколько-часового доклада командующему, знакомя его с 'историей
