была слабость с ее стороны, но если так, эта же слабость была и у прусского короля Фридриха.
Это замечание было адресовано мистеру Джорджу Самсону, который не отважился вступить с ней в поединок и, съежившись как только мог за столом, устремил взгляд на свою тарелку. Миссис Уилфер продолжала еще более сурово и внушительно, словно вызывая на ответ этого труса:
- У мамы все-таки было какое-то предчувствие насчет будущего - она часто мне говорила: 'Только не за коротышку! Дай мне слово, дитя мое, что не выйдешь за коротышку. Никогда, никогда не выходи замуж за коротышку!' Папа тоже говаривал (он был человек необыкновенно остроумный), что 'китам не к лицу родниться с кильками'. Первые остряки того времени искали его знакомства, и в нашем доме собиралось изысканное общество. Помню, как однажды у нас сошлись три гравера на меди и как они обменивались самыми тонкими остротами и шутками.
Тут мистер Самсон сдался на капитуляцию и, ерзая на стуле, сказал, что три гравера, конечно, большое общество, и это, наверно, было очень весело.
- Среди гостей, вращавшихся в этом изысканном кругу, одним из самых замечательных был джентльмен в шесть футов и четыре дюйма ростом. Он не был гравером.
Тут мистер Самсон сказал, неизвестно по какой причине:
- Нет, конечно нет.
- Этот джентльмен оказался так любезен, что обратил на меня внимание, и, разумеется, я не могла этого не заметить.
Тут мистер Самсон пробормотал, что, когда дело до этого доходит, не заметить бывает трудно.
- Я немедленно объявила моим родителям, что его авансы совсем некстати и что я не могу ответить на его чувство взаимностью. Они спросили, не потому ли, что он слишком высок? Я ответила, что дело не в высоком росте, но что у него слишком возвышенный ум. Как я уже говорила, в нашем доме был слишком блестящий тон, слишком трудно было бы мне, простой и скромной девушке, поддерживать этот тон в повседневной домашней жизни. Помню, мама всплеснула руками и воскликнула: 'Помяните мое слово, кончится тем, что она выйдет за коротышку!'
Тут мистер Самсон взглянул на хозяина дома и соболезнующе покачал головой.
- Впоследствии она предсказывала даже, что муж у меня будет не только невысокого роста, но и невысокого ума; но это было сказано в пароксизме материнского разочарования, если можно так выразиться. Через месяц, - и миссис Уилфер понизила голос, словно рассказывая страшную историю о привидениях, - я впервые увидела Р. У. - моего мужа. Через год я вышла за него. В такой день, как сегодня, вполне естественно вспоминаются именно такие мрачные совпадения обстоятельств.
Мистер Самсон, наконец, освободившись от взгляда миссис Уилфер, словно из-под караула, глубоко вздохнул и сделал весьма оригинальное и тонкое замечание насчет того, что подобные предчувствия очень трудно себе объяснить. Р. У. поскреб в затылке, обвел виноватым взглядом весь стол и, остановив его на жене, снова попытался заикнуться все о том же:
- Милая, право, я боюсь, что тебе не очень весело?
На что она опять ответила по-старому:
- Напротив, Р. У. Мне очень весело.
Положение злополучного Джорджа Самсона во время этой приятной беседы было поистине самое незавидное. Ом не только чувствовал себя совершенно беззащитным под огнем красноречия миссис Уилфер, но и должен был терпеть нападки Лавинии, которая обращалась с ним хуже, чем с собакой, отчасти желая показать Белле, что теперь Джордж у нее в руках и она может вертеть им как хочет, отчасти же в отместку ему самому за то, что он и сейчас явно восхищается красотой Беллы. Ослепленный, с одной стороны, блеском красноречия миссис Уилфер, а с другой стороны, омраченный придирками и хмурыми взглядами Лавинии, которой было посвящено его отвергнутое Беллой чувство, молодой человек до такой степени не умел скрыть свои страдания, что на него жалко было смотреть. Если даже ум у него и помутился временно от таких мучений, то в оправдание ему следует сказать, что голова у него от природы была слабая и твердостью рассудка он никогда не отличался.
Так проходили эти приятные, усыпанные розами часы, и, наконец, Белле пришла пора отправляться обратно к Боффинам в сопровождении папаши. Упрятав ямочки на щеках в капор и завязав ленты, Белла простилась со всеми домашними, и, когда они вышли на свежий воздух, херувим глубоко вздохнул, словно ему стало легче.
- Ну, папочка, - сказала Белла, - можно считать, что и эта годовщина уже миновала.
- Да, милая, вот и еще один год прошел.
Белла еще крепче прижалась к нему и в утешение несколько раз похлопала его по руке.
- Спасибо, милая, - сказал он, словно утешение было выражено словами. Что мне делается, душа моя. Ну, а ты как поживаешь?
- Я нисколько не исправилась, папа.
- Неужели нисколько?
- Да, папа. Напротив, я стала еще хуже.
- Боже ты мой! - воскликнул херувим.
- Я стала хуже, папочка. Я все подсчитываю, сколько мне надо годового дохода, когда я выйду замуж, и какой суммой - самое меньшее - я могла бы удовольствоваться. У меня даже морщинки появились на носу. Ты ведь заметил нынче вечером морщинки у меня на носу?
Папа на это только засмеялся, а Белла, раза два-три встряхнула его руку.
- Как вам не стыдно, сударь, смеяться, когда вы видите, что ваша обворожительная женщина дурнеет и вся осунулась. Вам лучше бы приготовиться заблаговременно. Скоро я уже не смогу скрывать мою жадность к деньгам - это по глазам будет видно, и когда вы это сами заметите, это вас огорчит, но так вам и надо: зачем не заметили вовремя? Ну, сударь, мы же с вами заключили договор! Имеете ли вы что-нибудь сообщить мне?
- Душа моя, я думал, это ты должна мне что-то сообщить.
- Ах, вы так думали, в самом деле? Так что ж вы меня не спросили в ту самую минуту, как мы с вами вышли из дому? Доверием обворожительных женщин нельзя шутить. Так и быть, на этот раз я вас прощаю - и... гляди, папа: вот тебе поцелуй! - Тут Белла приложила пальчик в лайковой перчатке к своим губам, а потом к губам отца. - А теперь я буду говорить серьезно - мне нужно сказать тебе - сколько их? - четыре секрета. И заметь! Все очень важные, серьезные, настоящие секреты. Только чтоб это осталось между нами!
- Номер первый, душа моя?
- Номер первый просто изумит тебя, папа. Как ты думаешь, кто сделал мне предложение? - И тут она смутилась, хотя начала очень весело.
Папа заглянул ей в лицо, потом опустил глаза, потом опять заглянул ей в лицо и сказал, что никак не может угадать.
- Мистер Роксмит, папа.
- Да что ты говоришь, душа моя?
- Мистер Роксмит, папа, - отвечала Белла, отделяя слог от слога для пущей убедительности. - Что ты на это скажешь?
Папа ответил вопросом на вопрос:
- А что ты ему на это сказала, душа моя?
- Конечно 'нет', - резко отчеканила Белла.
- Ну, разумеется, - задумчиво ответил ее отец.
- И я высказала ему, почему я считаю этот поступок нарушением доверия с его стороны и оскорблением себе лично, - продолжала Белла.
- Да, разумеется. Действительно, я и сам удивился. Как это он сунулся в воду, не спросясь броду, - разузнал бы сначала, что ли. Хотя, как подумаешь, он, кажется, всегда тобой восхищался.
- Восхищаться мной может любой извозчик, - заметила Белла с надменностью, отчасти напомнившей ее матушку.
- Очень возможно, душа моя. Ну, а номер второй?
- Номер второй, папа, почти то же, что первый, хотя это и не так возмутительно. Мистер Лайтвуд сделал бы мне предложение, если б я ему позволила.
