- Пусть они запоминают ландшафты, времена года. Когда он явится, мне надо быть там, чтобы сразиться с ним. - Встав, он протянул руку, и она коротко ее Пожала. - Но вы ничего не сказали о ваших собственных снах, фрей.
- Мои способности ослабели с годами. Но да, я видела Зверя. Боюсь, у вас не хватит сил противостоять ему. Он пожал плечами.
- На протяжении моей жизни я сражался много раз, и я все еще здесь.
- Но теперь вы стары. Мы стары. Силы убывают, Диакон. Все исчезает... Даже легенды. Он вздохнул.
- Вы великолепно поработали тут, - сказал он. - Все эти осколки погибшей цивилизации... Мне хотелось бы думать, что после моей смерти сюда будут приходить мужчины и женщины узнавать лучшее из того, что нам оставили древние.
- Не уходите от темы, - попеняла она ему.
- Вы хотите, чтобы я помиловал человека, убившего жену и ее любовника?
- Конечно... И вы все-таки уходите от темы.
- Почему я должен его помиловать?
- Потому что об этом прошу я, Диакон, - сказала она просто.
- Понимаю. Никаких нравственных доводов, никаких ссылок на Священное Писание, никаких взывании к моей лучшей стороне?
Она покачала головой, и он улыбнулся.
- Ну хорошо, он будет жить.
- Вы странный человек, Диакон. И вы все еще уклоняетесь от главного. Когда-то вы могли бы противостоять Зверю. Но не теперь.
Он ухмыльнулся и подмигнул ей.
- Возможно, я еще удивлю вас, - сказал он.
- Не спорю. Вы человек, умеющий удивлять.
* * *
Шэнноу снилось море, почти человеческие стоны корабельных балок, волны, будто рушащиеся горы, бьют в корпус. Он проснулся и увидел, что над его постелью на крюке чуть покачивается фонарь. На миг сон и явь слились. Затем он понял, что лежит внутри переселенческого фургона, и вспомнил человека... Иеремию?.. Дряхлого, белобородого, с единственным длинным зубом в верхней десне. Шэнноу вздохнул - медленно и глубоко, - и боль, стучащая в виски, чуть отпустила. Со стоном он сел на постели. Левая рука и плечо у него были перебинтованы, и он ощущал под повязкой натянутость опаленной кожи.
Пожар? Он напряг память, но ничего не нащупал. 'Не важно, - сказал он себе. - Воспоминания вернутся. А важно узнать, кто я'.
Йон Шэнноу. Взыскующий Иерусалима. Иерусалимец.
И тем не менее... Едва он припомнил это имя, его охватила тревога, будто оно было... Каким? Не тем? Нет. В изголовье кровати висели его пистолеты. Протянув руку, он взял один. Его ощущение в руке было привычным и в то же время странным. Сдвинув застежку, он открыл барабан. Двух патронов не хватало.
На миг он увидел человека, который падал с лошади, а из шеи у него била алая струя. И тут же воспоминание исчезло.
Стычка с разбойниками? Да, наверное, подумал он. На полке справа от него лежало зеркальце. Он взял его и осмотрел рану на виске. Посинение сменилось выцветающей желтизной, борозду, пропаханную пулей, закрывал толстый струп. Волосы коротко острижены, но видно, где огонь опалил кожу под ними.
Огонь.
Новый проблеск памяти... Пылающие доски, а Шэнноу швыряет и швыряет свое тело на них, пока они не поддались. А за ними - человек с поднятым пистолетом. Выстрел - как удар молотком по голове. И все исчезло.
Он был в церкви. Зачем? Наверное, слушал проповедь.
Осторожно встав с кровати, он увидел, что его вычищенная одежда аккуратно сложена на стуле у оконца. Прогоревшие дыры были заплатаны черным сукном. Одеваясь, он оглядывал эту каморку внутри фургона. Кровать узкая, но из полированной сосны, а у окна столик и два сосновых стула. Стены выкрашены зеленой краской, рама оконца резная, с узором из виноградных листьев. А над дверью очень странная резьба: два наложенных друг на друга треугольника образуют звезду. Над кроватью на двух кронштейнах - книжная полка. Пристегнув кобуры к бедрам, Шэнноу занялся книгами. Ну конечно. Библия. И несколько романов. Но у края стоял высокий тонкий том с сухими пожелтелыми страницами. Солнце заходило, и Шэнноу с трудом прочел название - золотое тиснение букв совсем стерлось - 'Хроника западного костюма' Джона Пикока. С великой осторожностью он переворачивал страницы. Греческие одежды, римские, византийские, эпохи Тюдоров, Стюартов, Кромвеля... На каждой странице рисунки мужчин и женщин в меняющейся одежде, и на каждой странице указана эпоха. Поразительно! До появления самолетов очень многие верили, будто со смерти Христа прошло всего триста лет. Но мужчины и женщины, летающие на этих огромных небесных кораблях, безвозвратно изменили подобные предположения, рассыпали все предыдущие теории в исторический прах. Шэнноу вдруг задумался. 'Откуда я это знаю?' Он поставил книгу на место, прошел в глубь своего приюта, открыл дверь и на неверных ногах по трем ступенькам спустился на землю.
К нему шла молодая женщина с короткими светлыми волосами. Она несла миску с тушеным мясом.
- Вам не следовало вставать, - сказала она укоризненно. И правда, его одолевала слабость, дышал он с трудом, а потому опустился на ступеньку и взял миску из ее рук.
- Благодарю вас, госпожа.
Она была на редкость хороша собой: сине-зеленые глаза, бледно-золотистая кожа.
- Память возвращается к вам, мистер Шэнноу?
- Нет, - сказал он и начал есть.
- Со временем вы все вспомните, - заверила она его. Снаружи фургон был выкрашен зеленой и алой красками разных оттенков, и с его места Шэнноу были видны еще десять фургонов, выкрашенных точно так же.
- Куда вы все направляетесь? - спросил он. - Да куда захотим, сказала девушка. - Меня зовут Исида. - Она протянула руку, и Шэнноу взял ее. Пожатие ее пальцев было твердым и сильным.
- Вы отлично готовите, Исида. Мясо чудесное. Пропустив похвалу мимо ушей, она села рядом с ним.
- Доктор Мередит думает, что у вас трещина в черепе. Вы совсем ничего не помните?
- Ничего, о чем мне хотелось бы говорить, - сказал он. - Расскажите лучше о себе.
- Рассказывать особенно нечего, - сказала она. - Мы, как видите, странники. Следуем за солнцем и ветром. Летом пляшем, зимой мерзнем. Это хорошая жизнь. - В ней есть своя прелесть, - согласился Шэнноу. - И так-таки никакой конечной цели?
Она помолчала, но не опустила больших синих глаз под его взглядом.
- Жизнь - это странствования, мистер Шэнноу, с единственным конечным назначением. Или вы считаете иначе?
- Спорить с Исидой безнадежно, - сказал Иеремия, подходя к ним.
Шэнноу обратил взгляд на морщинистое лицо старика.
- Думаю, это верно, - сказал он, поднимаясь со ступеньки. Колени у него подогнулись, на него навалилась слабость, и он ухватился за край фургона. Глубоко вздохнув, Шэнноу сделал шаг вперед. Иеремия взял его под руку и пошел рядом с ним.
- Вы крепкий человек, мистер Шэнноу, но ваши раны были тяжелыми.
- Раны заживают, Иеремия. - Шэнноу смотрел на горы. Ближайшие были в узорах леса, но дальше, уходя в бесконечность, вставали другие вершины в неясной голубой дымке. - Такой красивый край!
Солнце медленно заходило за западный хребет, заливая его склоны расплавленным золотом. Шэнноу сосредоточил взгляд на отроге справа песчаник будто светился изнутри.
- Он зовется Храмовой горой, - сказал Иеремия. - Говорят, это святое место, где обитают древние боги. Сам же я убежден, что это приют орлов и ничего больше.
- Мне это название не знакомо, - сказал Шэнноу.
