Последний обычно неподвижно сидел в кресле, с восторженным видом внимая речам Манон, в которую был безумно влюблен.
Впервые в жизни жена министра была влюблена, она смотрела на молодого депутата с бесконечной нежностью.
Родство их душ было невероятным. У Бюзо была в Эвре богатая библиотека - шестьсот томов на латинском, греческом, французском и английском языках; он любил красивую мебель, философию, музыку, хорошие вина и республику Плутарха...
Манон, обожавшая беседовать с ним, восхищалась его элегантностью, манерами, тонкими руками и теплым взглядом. Однажды она с удивлением поняла, что в присутствии Бюзо ее тело волнуется так же, как ум...
В тридцать восемь лет госпожа Ролан открыла для себя любовь...
Приближались выборы в Конвент. Среди кандидатов был человек, к которому патриоты относились с недоверием из-за его происхождения, хотя он и финансировал революцию в самом ее начале. Этим человеком был Филипп Орлеанский. Желая удалить его из Парижа после октябрьских событий, Людовик XVI послал его в Лондон. Через девять месяцев Филипп вернулся во Францию вместе с госпожой де Бюффон и немедленно возобновил политическую деятельность. Его сыновья под влиянием госпожи де Жанлис стали членами якобинского клуба, а сам он дал клятву верности депутатам-антимонархистам. После Варенна Филипп надеялся, что его назначат регентом или изберу конституционным монархом. Он испытал горькое разочарование: руководителям Собрания он был больше не нужен, и его просто отодвинули в сторону. Теперь Филиппа разъедала ненависть, становившаяся с каждым днем все сильнее. Решив доказать свои антибурбоновские настроения, Филипп собирался участвовать в выборах по якобинским спискам. Прокурор коммуны Мануэль призвал его отказаться от фамилии Орлеанский и зваться отныне просто Эгалитэ. Принц- демагог согласился на это смешное прозвище не моргнув глазом.
Избранный депутатом от Парижа, Филипп сидел теперь рядом с Робеспьером, Маратом, Камиллом Демуленом, Сен-Жюстом и мясником Лежандром....
Госпожа де Бюффон отпраздновала эту победу довольно своеобразным способом: 'Она вплела, - пишет Ролан Жуаньяр, - трехцветные ленты в самое интимное место и пригласила Филиппа на маленький ночной праздник. Новоиспеченный депутат отдал должное цветам нации...'
Господин Ролан тоже стал депутатом, и это избрание тяготило его. По правилам он должен был теперь оставить пост министра внутренних дел. После долгих дискуссий жирондисты предложили ему остаться - слишком многим они были ему обязаны.
Тогда вмешался Дантон.
- Никто не ценит Ролана больше меня, но раз вы приглашаете остаться Ролана, то будьте последовательны - пригласите и его жену...
Он говорил шутливым тоном, но несколько часов спустя, участвуя в дебатах, был вполне серьезен:
- Нам нужны министры, имеющие свой собственный взгляд на вещи, а не глядящие на мир глазами жены, - кричал Дантон.
Ни одна женщина не прощает подобных выпадов. Отныне госпожа Ролан заставит мужа и его партию совершить много ошибок, на которые толкнет ее ненависть...
***
21 сентября Конвент начал работу. Поскольку выборы проходили под влиянием министерства внутренних дел, весь президиум состоял из друзей Манон - Жирондистов...
Республика была провозглашена и именно госпожа Ролан с радостью, которую легко себе представить, взяла на себя труд сообщить об этом всему миру. Она составила циркуляр, который подписал ее муж.
Потом Манон устроила ужин для своих друзей с десертом, опьянев от речей, энтузиазма, а может быть и от доброго вина, госпожа Ролан вообразила себя в Риме времен Плутарха.
- Друзья мои, - воскликнула она, - восславим наших комициев, наших первых сенаторов, наших признанных пастырей!..
Это была странная галлюцинация, и все присутствующие смотрели на Манон с тревогой.
- Авгуры не обманули нас! Республиканский Рим восторжествует! Наши когорты, манипулы и центурии победят к вящей славе первых сенаторов!
Изумленные жирондисты не знали, как реагировать на ее слова. Наконец, чтобы сгладить неловкость. Верньо поднял стакан и предложил тост за процветание республики - не уточняя, какой именно...
- Вы правы, - поддержала его Манон, - но вспомните, что по древней римской традиции принято осыпать триумфаторов розовыми лепестками.
Она схватила цветы, украшавшие стол, и начала осыпать ими своих гостей.
Лантена и Барбару были влюблены в госпожу Ролан. Видя, что их хозяйка решительно настроена воздать должное античным традициям, они надеялись, что вечер закончится настоящей римской оргией.
Но они были разочарованы: Манон жила в республике Цицерона, а не в Риме времен упадка.
После торжественного застолья молодая женщина легла в кровать рядом с мужем, пытаясь вспомнить, как супруги первых сенаторов отмечали национальный триумф.
Но у Плутарха не было на этот счет никаких указаний, и Манон целомудренно заснула.
Как я уже говорил, Марат тоже был избран депутатом, наряду с Робеспьером, Дантоном, Колло д'Эрбуа, Манюэлем, Бийо-Варенном, Камиллом Демуленом и Филиппом Орлеанским.
Узнав об этой победе, Симона Эврар обезумела от радости. Наконец-то ее дорогой Жан-Поль сможет говорить с трибуны все то, что он писал в своей газете и говорил лично ей.
Она гордилась своей ролью подруги и советчицы человека, который заставит трепетать своими речами весь мир и кинулась в кухню, чтобы приготовить огромное блюдо кровяной колбасы с бобами...
Увы! Конвент не оценил по достоинству красноречия Марата. Его бесконечные призывы к убийствам и восстанию начали утомлять всех. Некоторым депутатам была отвратительна манера этого пруссака <Марат, родившийся в кантоне Некшатель, считался подданным короля Пруссии.>, уже два года призывавшего французов убивать друг друга, и дни представили проект закона, запрещавшего призывать к насилию.
- Пора строить эшафоты для тех, кто провоцирует убийства, - заявил Керсен с трибуны 25 сентября 1792 года.
Чтобы показать, против кого направлен проект закона, Верньо прочел циркуляр, составленный Маратом накануне резни 2, 3 и 4 сентября, в котором он призывал провинцию последовать примеру столицы.
Большая часть присутствующих выказала полное отвращение к 'желчной жабе, которую глупое голосование превратило в депутата' <Шарль Бенуа. Марат в Конвенте.>.
Вместо ответа Марат поднялся на трибуну, достал из кармана пистолет и пригрозил, что застрелится, если против него будет составлено обвинение.
Этот театральный жест впечатлил собрание, и журналиста с миром отпустили.
Это была победа. Симона Эврар и ее любовник шумно отпраздновали ее в новой квартире на улице Кордельеров. - Я всем им отрежу голову, - говорил Марат. - Их кровь будет течь по мостовой, а я, как защитник народа, буду пинать их ногой в живот...
Симона хорошо знала характер трибуна: подобные мечты пробуждали у него зверский аппетит. Она заботливо подкладывала ему в тарелку чечевицу и горячую колбасу после каждого взрыва ненависти...
***
Вдохновляемый этой женщиной, воспринявшей все идеи, даже самые сумасбродные, Марат продолжал публиковать статьи, достойные пера бесноватого. С 25 сентября его издание называлось 'Газета Французской республики'.
Его статьи против жирондистов еще больше углубили раскол в Конвенте.
- Нужно убивать всех умеренных, - повторял он. - Умеренный - не республиканец. Убивайте! Убивайте!
Раскол, возникшей между правящими партиями как раз в тот момент, когда прусские армии наступали на Аргон, тревожил подлинных патриотов. И тогда женщина постаралась примирить враждующих братьев. Ее звали Амели Кандей. Красивая, умная, тонкая, она была актрисой и увлекалась политикой. Искренняя республиканка сожалела о вреде, нанесенном советами Марата, и мечтала о единой, счастливой и братской нации...
В конце октября 1792 года она организовала у своего друга Тальма вечер, на который были приглашены
