банкирами того времени.
Это была женщина, что называется, с головой. Как достойная представительница своего класса, здравомыслящая и педантичная, она вносила в свою записную книжку имена всех любовников и ежемесячно подводила итог того, чего ей удалось добиться. Те из них, кто не проявил себя достаточно полезными и результативными, в дальнейшем лишались права на обладание 'безделушкой Софи', как это принято было называть в кругу близких ей людей.
Молодая женщина давно уже мечтала о собственном политическом салоне и о возможности принимать в нем государственных деятелей, дипломатов, журналистов. Все это, думала она, ей мог бы обеспечить маленький Тьер <Шарль Помаре рассказывает: 'Софи была уже лет четырнадцать или пятнадцать замужем, когда ей представил'! Тьера. То-то ей привалила удача! Эта женщина с дурными наклонностями и не испытывающая никакой зависти к представителям знати, обладает здравым смыслом и политическим честолюбием. Она либералка и быстро находит общий язык с этим молодым южанином, посещавшим карбонариев. Было ли то проявлением ума, случайной удачей? Скорее простым предвидением будущего маленького журналиста, способностью угадать в этом прыгающем существе человека исключительного, честолюбивого. Она поможет ему выйти на 'орбиту'. Она ухватится за него, станет его наперсницей, свидетелем, его записывающим устройством'.>.
Она не знала, что молодой Адольф, без конца сновавший по Парижу в незабываемых жилетах, очках, со своим особым акцентом и пропадавшим втуне красноречием, и сам надеялся воспользоваться связью с ней.
В течение нескольких недель оба старательно разыгрывали комедию любви. Однако Тьер, чей темперамент с возрастом набирал силу, играл свою роль с таким увлечением, с таким блеском и столь изысканно способствовал 'усилению удовольствия', что восхищенная, покоренная и мурлычущая г-жа Дон, в конце концов, действительно влюбилась в него.
- Я сделаю из тебя величайшего государственного деятеля, - сказала она после того, как он славно потрудился.
Будущий освободитель страны поблагодарил ее наилучшим из существующих способов.
***
1 января 1830 года Тьер и два его приятеля, Минье и Арман Каррель, начали сообща издавать оппозиционную газету 'Насьональ', которую финансировал Талейран.
Эта ежедневная газета поддерживала герцога Орлеанского и часто печатала необыкновенно резкие статьи против режима.
- С самого первого своего номера, - писал Сент-Бев, - он перевел революцию на осадное положение'.
Г-жа Дон была, разумеется, в восторге:
- Эта газета сделает тебя известным во всей Франции! Продолжай... Нападай на короля, который царствует, но не правит. Нападай на Полиньяка, чье министерство служит оскорблением для страны <Полиньяк, чья мать была подругой Марии-Антуанетты, слыл любимцем короля, который по-дружески называл его просто Жюль. Верно и то, что в те времена, когда Карл Х был графом Артуа, он являлся любовником Гишетт, т. е. очаровательной герцогини де Гиш, сестры его министра.>.
Неудачная политика Карла Х неожиданно помогла Софи подтолкнуть любовника на путь достижения власти.
26 июля 1830 года в 'Мониторе' были опубликованы королевские указы, отменяющие свободу печати. Оппозиционные газеты тут же объединились, чтобы выразить протест. Узнав об этом, Софи воодушевилась:
- Прекрасный момент, Адольф, чтобы начать действовать. Беги в свою газету и возглавь борьбу, говори, кричи, делай что угодно, лишь бы все вокруг видели только тебя... И тогда дело будет выиграно.
Тьер примчался в 'Насьональ' на улице Св. Марка, врезался в толпу собратьев по перу, уже собравшихся в редакции и бурно обсуждавших указы, и стал, переходя от группы к группе, вмешиваться в яростные споры, кричать громче всех остальных, жестикулировать, потом вскочил на стол, произнес речь, так что, в конце концов, именно ему поручили составить текст коллективного протеста.
Ему принесли большой лист бумаги. Нервной рукой он набросал все то, что говорил своей любовнице во время их постоянной болтовни о политике на фоне любви, и первым поставил свою подпись.
'Тогда-то он и вошел в историю, - утверждает Морис Реклю, - из которой вышел через сорок семь лет в широко распахнутую дверь...'
27 июля, как всегда побуждаемый г-жой Дон, Тьер собрал в гостиных редакции 'Насьональ' огромную толпу избирателей и потащил их к Казимиру Перье, 'чтобы попытаться спровоцировать парламентскую реакцию'. Оставив толпу, он вернулся в редакцию, написал в резких тонах воззвание к армии и отправился домой спать, а тем временем в Пале-Рояле и на площади Виктуар прозвучали первые выстрелы.
На рассвете 28 июля все главные улицы столицы были перегорожены баррикадами, над которыми реяли трехцветные флаги. В это прекрасное летнее утро Париж готовился встретить солдат гвардии. Не успели они появиться, как на них обрушился град всевозможных предметов. На головы гвардейцев сыпались булыжники с мостовой, кирпичи, предметы мебели, бутылки. В ответ на это раздались ружейные залпы. Через полчаса яростные сражения уже кипели на улице Сент-Антуан, на площади Бастилии, на площади Мадлен, перед городской ратушей и вокруг ворот Сен-Дени. 'Ружейные выстрелы, крики раненых, вопли женщин, дробь барабанов, возгласы толпы, - пишет Мишле, - сливались в возвышенную музыку гимна, сымпровизированного народом на слова, которые никому не надо было подсказывать, потому что их знали все: 'Да здравствует хартия! Долой указы! Долой Бурбонов!'...'
Адольф прислушивался к этим грозным призывам из-за закрытых ставень, потирал руки и отсиживался, запершись в собственном кабинете. Он просидел там весь день, пока парижане и солдаты убивали друг друга.
Зазвучавшая к вечеру пушечная канонада неожиданно вызвала дрожь у маленького Тьера. На его лице за толстыми стеклами очков застыл ужас, голова, кажется, еще больше утонула в огромном галстуке. Он вслушивался в эхо революции, которую всеми силами помогал развязать, и это эхо вызывало у него страх.
В 10 часов Руайе-Колар предупредил его, что столица становится опасным местом. Перепуганный неистовый трибун быстренько собрал вещички, надвинул на глаза шляпу, схватил первый попавшийся фиакр и приказал ехать как можно быстрее к Понтуазу.
В Бесанкуре он сделал остановку, чтобы хоть немного поспать на постоялом дворе.
Не успел он улечься в постель, как на лестнице раздался сильный грохот. Натянув простыню до подбородка, бедный Адольф трясся от страха. Вдруг за дверью послышался знакомый голос:
- Господин Тьер, вставайте!..
То был голос его слуги, посланного вдогонку друзьями Тьера. Слуга явился с сообщением, что Революция завершилась полным успехом, и теперь бояться нечего.
Тьер сразу преобразился. Сдвинув брови, он сделал страшное лицо:
- Мы немедленно возвращаемся в Париж, чтобы помочь этим смельчакам!
На рассвете 29-го он прибыл в столицу и угодил в разгар народной победы: Тюильри был взят, королевская гвардия сдалась, трехцветный флаг реял над городской ратушей.
Маленький человек отправился к госпоже Дон, которая пожурила его за бегство из Парижа в тот момент, когда до власти было рукой подать.
- Теперь поезжай к Лаффиту, следующая партия будет разыгрываться там.
Тьер поехал к банкиру, где уже собрались главы оппозиции и обсуждали сложившуюся ситуацию. Некоторые предлагали встретиться с Карлом X, находящимся в своей летней резиденции в Сен-Клу.
Адольф решительно воспротивился этому:
- Никаких Бурбонов! - воскликнул он. После этого, взяв под руку своего приятеля Минье, он поспешил в типографию газеты 'Насьональ' и там сочинил прокламацию в поддержку герцога Орлеанского: 'Карл Х больше не может вернуться в Париж: он пролил кровь народа. Республика привела бы нас к ужасающему расколу и перессорила со всей Европой. Герцог Орлеанский находился в Жемаппе. Герцог Орлеанский сжег однажды трехцветное знамя, и только он один может сделать это еще раз; и мы не желаем никого другого. Герцог Орлеанский уже высказался по этому поводу: он принимает хартию такой, какую мы всегда хотели. И
