Наша встреча не возле ее работы, как обычно, а у совсем другой остановки. Чуть ли не спринтерский рывок из сквера в машину. Эти новые духи. А до того - визит сухощавой леди по поводу анкетирования для 'Вечернего вестника'. Ни о чем я не подозревал, и только потом... Случалось, я мог прервать неприятный или просто страшный сон, но как вынырнуть из вот этого затянувшегося сна - я не знал.
Перебрасываясь фразами о том, о сем, мы оставили позади оживленный центр, прокатили по мосту, и 'Агасфер', кряхтя, полез в гору, упорно сокращая расстояние до моего жилища, доставшегося мне от родителей; бывшая моя жена ни словом не обмолвилась о дележе и размене жилплощади, и еще до развода, забрав дочку, ушла к своей маме, в такую же двухкомнатную квартиру.
Результатом активной получасовой деятельности Алены на кухне оказался очень даже неплохой ужин. По телевизору шла очередная серия чего-то латиноамериканского, мы попивали шампанское - и вдруг одновременно посмотрели на мой широкий, уже хорошо знакомый Алене диван...
До сумерек было еще далеко, из раскрытого окна доносились со двора крики резвящейся малышни и идиотский гогот подростков, ежевечерне оккупирующих ими же искалеченную и заплеванную беседку. Я лежал на диване, на паласе рядом с диваном белели Аленины трусики, а сама Алена голышом прохаживалась по комнате, оправляя свои длинные волосы цвета летнего солнца. Я любовался ее стройной фигурой и накапливал силы для нового штурма.
Алена остановилась у письменного стола (за этим столом отец всегда писал и просматривал свои конспекты, готовясь к лекциям), начала водить пальцем по корешкам книг, которыми была битком набита полка над столом. Я продолжал смотреть на нее, на ее оттопыренную попку, на белые мячики грудей; их упругость до сих пор словно бы ощущали мои пальцы. Алена передвинулась вдоль стола, притронулась к висящему на стене небольшому темно-зеленому блюду (это уже осталось от мамы) и, кажется, слегка вздрогнула, как будто блюдо было наэлектризовано. Обернулась, увидела, что я смотрю на нее - и, улыбнувшись, направилась к столу с остатками нашего незатейливого пиршества.
- Ты неплохо устроился, - заявила она, подходя к дивану с двумя наполненными фужерами. - Рыбка золотая желания его выполняет, шампанское в постельку подает...
- На то и рыбка, чтобы попасться в сети, - многозначительно ответствовал я, принимая фужер. - По- моему, рыбкам без сетей было бы просто неинтересно.
Она присела рядом, и мне, конечно же, сразу захотелось ее обнять, и я слегка сжал кончиками пальцев ее сосок, но все-таки выпил свое шампанское - а вот она свое допить не успела...
Потом мы лежали рядом, и я перебирал ее волосы и внезапно понял, только после второго раза понял, что у меня с ней сегодня как-то не так. Не то, чтобы хуже или лучше - а просто чуть-чуть по-другому. Впрочем, подумал я об этом вскользь, мимоходом, не утруждая себя анализом собственных ощущений. Потому что и 'чуть-чуть по-другому' было более, чем хорошо.
- Сережа, домой! - раздался зычный голос моей соседки со второго этажа. Это она с балкона звала свое малолетнее чадо, которое обычно по вечерам так носилось и прыгало по квартире над моей головой, играя то ли в войну, то ли в индейцев, что у меня с потолка сыпалась побелка.
Побелка давно уже нуждалась в замене, да и вообще квартиру желательно было привести в более- менее божеский вид (ремонт мы с Людмилой делали на заре супружества, когда еще была жива моя мама), и я вспомнил, что собирался вечером позвонить насчет относительно дешевой облицовочной плитки - дали мне один телефончик. Дело было неотложным, потому что плитка могла подорожать (как чуть ли не ежедневно дорожало все вокруг), поэтому я чмокнул утомленную расслабленную Алену в ямочку под горлом и направился в прихожую, к телефону.
Но телефонная трубка не подавала никаких признаков жизни. С полминуты я тщетно хлопал по рычагам и теребил шнур, а потом вернулся к Алене. Разлил по фужерам остатки шампанского и устроился на диване возле нее.
- Теперь бутылка с меня, - напомнил я и поцеловал ее в шею. - Или даже две. А телефон, зараза, вырубился. Провожу тебя и придется звонить от соседей, не то идея ремонта погибнет в самом зародыше.
- Мр-р... - разнеженно мурлыкнула Алена. - Ты меня уже выгоняешь?
- Что ты, Алена! Оставайся хоть до утра.
Я всегда отвозил ее домой не позже одиннадцати. Алена давным-давно была совершеннолетней, но ее папа и мама имели свое мнение относительно времени возвращения дочери с вечерних прогулок. И представляю, какую тихую Варфоломеевскую ночку они бы мне устроили, если бы узнали, чем мы с Аленой занимаемся в часы досуга...
- Мр-р... - вновь промурлыкала Алена. - А шампанское считай моим подарком.
- Мерси. - Я погладил ее по бедру. - Значит, за мной ответный подарок.
- Да? - Алена заинтересованно распахнула глаза. Повернулась ко мне, обняла, прижавшись всем телом. - А если я попрошу не духи, а что-нибудь другое?
- Но только в пределах разумного, - улыбнулся я.
Алена разжала руки, легонько оттолкнула меня и отодвинулась к краю дивана. Сказала со вздохом:
- Вот наконец ты и показал свое истинное лицо.
Все это, конечно, было шуткой, но я вдруг почувствовал себя жлобом и скрягой. И ведь даже цветы, сукин сын этакий, дарил уже не при каждой встрече. Эх, рыцарь и кавалер наших дней, котяга занюханный - лишь бы потрахаться ему! Не котяга, а котяра...
Я притянул ее к себе, забормотал, зарывшись носом в ее волосы:
- Прости дурака, Аленушка! Это мне шампанское по мозгам вдарило, а они у меня и так набекрень... Подарю все, что пожелаешь.
- Ты это серьезно? - Голос Алены внезапно прозвучал очень строго, но я все-таки надеялся, что она просто развлекается и не будет требовать луны с небес и прочих недоступных вещей.
- Серьезно, Алечка. Говори, чего твоя душа желает?
- Хорошо, - быстро ответила Алена, и я по-прежнему не уловил даже намека на игривую интонацию. Она подняла руку и показала на стену. - Тогда подари мне свое блюдо.
Я замер. Слова Алены оказались для меня полнейшей неожиданностью.
Блюдо было семейной реликвией. Я помнил его с детства, с тех еще времен, когда мы жили в старом доме с высокими потолками, сырыми стенами и очень холодными полами; тогда оно стояло в кухонном буфете, подпертое горкой тарелок. Иногда я вынимал его оттуда и рассматривал причудливые узоры, покрывающие слегка вогнутую поверхность. По словам мамы, блюдо переходило из поколения в поколение в мамином роду и его всегда передавали последнему наследнику. Откуда оно взялось и в чем, собственно, заключалась его ценность, мама не знала. Никаких преданий на сей счет до наших времен не дошло, но от своего отца (моего деда, умершего, когда я еще не появился на свет) мама слышала, что за сохранность реликвии можно не беспокоиться; были в прошлом случаи, когда блюдо похищали вместе с другими вещами, но потом оно непременно возвращалось к владельцу.
Все это, конечно, являлось устным народным творчеством чистой воды, но нисколько не уменьшало значимость реликвии - ведь не зря же мои прапрадедушки и прапрабабушки завещали своему младшему сыну или своей младшей дочери не продавать и не отдавать блюдо. То же самое говорила мне и мама... Конечно, никакой такой особенной ценности блюдо не имело (показывал я его разбирающимся в этих делах людям), и было оно, скорее всего, самым обыкновенным ширпотребом восемнадцатого или девятнадцатого века - но чем измеряется ценность вещи? Что более ценно: новенький 'мерседес' в твоем гараже - или чудом сохранившийся плюшевый медведь с оторванным ухом, без которого ты в детстве не ложился спать?.. Реликвия есть реликвия - и кто знает, не хранит ли она частицы душ предков, не приносит ли счастье в дом? Хотя какое там счастье... Отец умер от сердечного приступа, не дожив до пятидесяти, мама болела долго, угасала мучительно... И угасла... Дочка моя единственная больше не живет со мной в этой квартире...
Алена ничего про блюдо не знала. Она вообще никогда им не интересовалась, принимая, наверное, за простое украшение, этакую декорацию, призванную хоть как-то оживить неприглядный вид давно нуждающихся в замене обоев. И надо же такому случиться, что именно сегодня она случайно обратила на него внимание, а тут как раз получился у них этот разговор...
- Понимаешь, Аленушка, - смущенно начал я, - это у меня от мамы осталось. Оно должно всегда оставаться в нашем роду...
