отряда, а он посоветовал мне не спускать глаз с Ястребова, который все лазит куда-то в подвал.

Зашел в подвал, пусто там. Просунул голову в дыру, что еще вчера по приказу прапорщика забивали, а сегодня кто-то постарался, раскрошил деревянные доски в щепу. Огляделся в темени...

Доплыл смешок, и скрежет, и шепот. Есть кто-то, значит... Протискиваюсь весь в дыру и резко включаю прихваченный с собой фонарик.

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

В неестественно раскрытых совиных глазах Ястребова вспыхнули ржавые белки, в них металось безумие... Под ним бился молодой додик по кличке Снежинка. Амурчик хихикал, вперившись ничего не видящим взглядом во тьму потолка. Ястребов вспотел, дергался. Зрелище было мерзкое. Глядя на Батю, он в то же время явно не видел его...

ЗОНА. ВОРОНЦОВ

Ну, правильно, я же понял, обдолбились анаши до одури - оба. Положил на полку фонарь, подошел к Ястребу, рванул за грудки его и со всего маху саданул в хавальник.

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

У обкурившегося помоечника сейчас вместо лица была застывшая маска какой-то путающей елейной слащавости, даже удар Бати не стер ее. Кеша Ястребов, кажется, и не заметил удара. И, сбитый на пол, глядел очумело в ноги Квазу, ничего не понимая.

- Скотина, какая ж ты скотина... - приподнял его одной рукой Квазимода. Мальца поганишь...

Обернулся к 'мальцу', бессмысленно глядящему в угол подвала. Сплюнул.

- Сука ты безмозглая! - снова ударил Кешу, и тот, нелепо дернув головой и клацнув железной челюстью, опять очутился на полу, немо хлопая ртом, словно рыба, вытащенная из воды.

Квазимода вгляделся в подонка - не шваркнул ли его наглухо, часом?

И окатило ушатом ледяной воды - опять ведь, опять совершил преступление, елки-моталки!..

И застонал в отчаянии сквозь намертво стиснутые зубы. И тут только увидел, что прикидывается лежащий, явно прикидывается.

- А ну вставай, скот! - пнул его под зад. - Вставай, не буду бить!

Кеша чуть приподнялся, но, не поверив Бате, вновь прильнул к спасительному полу.

Вышел Батя, на улице набрал в ведро воды, вернулся и выплеснул по полведра на рожи обоих 'корешей'. Взгляды их стали приобретать более осмысленное выражение, они закашляли, застонали.

Воронцов же тяжело уселся за стол, тупо оглядел подвал, направил фонарь на лежащих.

Рядом с ними валялись два цветочных горшка, которые он случайно смахнул с подоконника при наказании.

Переплетенная корнями земля вывалилась из них, прижав раздавленные каблуками робкие лепестки герани, что издавали сейчас терпкий запах чего-то забытого, с воли, запах дома...

И какими же сиротливо-одинокими, ненужными и чужеродными были здесь и цветы эти, и запах их на грязном, в растоптанных окурках полу, у топчана, где распинали друг друга полулюди-полуживотные...

Кеша подполз к топчану, цепляясь дрожащими пальцами за его края, поднялся на колени, затем сел, осторожно трогая ноющую скулу, показав на нее пальцем. Пробовал было приоткрыть рот, но скривился от боли...

Кваз, брезгливо морщась, поднялся, и Ястребов тут же отшатнулся, прикрыв руками свою тыкву.

- Да подожди ты, убери мослы, вправить надо! - крикнул Квазимода. Небрежно откинув мешавшие руки, обхватив одной рукой лысый, как арбуз, череп Ястреба, другой он резко рванул челюсть от себя вправо.

Зэк замычал, испуская слюну, подскочил, вырвавшись из тисков костоправа, глухо матюгнулся. Но челюсть заняла свое место.

Встал и Снежинка, переступая непослушными ногами, прошелся, поднял опрокинутый табурет, сел на него, опустив голову.

- Ну, рассказывай! - грозно бросил ему Квазимода.

Заговорил же Кеша:

- Да он еще с тюрьмы такой. Я ж никому не говорю, в тайне держал. Его за мать свою там опустили, ну, не разобрались... А когда доперли, что за мачеху он сел, не за мать, позд-но уже было, распечатали фраерка...

- И все? Говорите, а то бить буду, обоих! - крикнул на зэков Воронцов, стиснув для пущей острастки кулаки.

- Он еще в вагоне приставил нож к горлу... - начал неуверенно колоться додик. - Говорил, давай... или прирежу... Батя у меня умер, а мачеха со своей дочерью дом заграбастали, напоила меня и в постель к себе. А потом порвала на себе белье и в милицию... Вот и посадили за изнасилование. Еще я обещал ему в СПП не вступать...

Воронцов оглядел жалкого, растоптанного, как эта герань, парнишку.

- Иди, - бросил ему. - Не бойся, никому не скажу. Но больше не попадайся, пропишут в сучий барак, и пойдешь по кругу. Завтра встанешь на бетон. И не хныкай.

Когда парень скрылся в дыре, Воронцов тяжело уставился на своего бывшего дружка.

- Ну что, Кеша? Сидор придется тебе в зебрятник обратно собирать... Видать, среди людей ты жить не можешь.

- А это ты теперь решаешь? - зло сморщился Ястребов.

- Именно мне решать... - спокойно отреагировал Квазимода. - Я же понял тебя, хочешь сам взять Зону. Не выйдет, не отдам тебе ее на растерзание. Ты уже был паханом другой зоны и погубил людей по своей сволочной натуре. Бунт поднял.

ЗОНА. ЯСТРЕБОВ

И смотрю я на него, и вижу вдруг - точно сейчас меня заложит, это уже не тот Квазимода, с которым в 'крытке' пыхтели в Златоусте и на которого верняк положиться можно было. Но уже тогда он начал ссучиваться, кровь чужую не играл в стиры... скурвился...

- Что, кранты мне, значит? Не-е-ет... Ванька, не губи! - стал на жалость давить. - Засудят ведь! Опять говеть в полосатом кичмане!

Не реагирует, скалится даже.

- Что, ты людей будешь портить, мразь, а я тебя покрывать? Нет!

- Вань, но не родился же я таким! Жизнь-сука таким скурвила, которая и тебя запарила. Мы же рядком шли по ней, вместе топтали зоны! - кричу я тут. Моих расстреляли, твоих не жаловали! Где правда?! Мы же родня с тобой, меня десятилетним пацаном на малолетку угнали... Один я на свете, а ты меня еще засадить хочешь...

Слушает.

- Не сопливься, я не меньше твоего пережил, а скотом не стал.

- А я стал, Вань! Стал! Ну укоцай меня тогда, скота! - Смотрит, решает что-то... Дожимаю слезой: - Не вернусь я туда, в 'крытку'. И один на тот свет не пойду - прихвачу кого-нибудь с собой... кто рядом будет... Это без дураков, Вань... - Ну, тут и зарыдал я, для понта.

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Истерика у зэка началась. О-о-о! Это надо видеть настоящую блатную истерику! Припадочные эпилептики и буйнопомешанные в дурдомах по сравнению с этим театром просто ангелы... Идет такая бешеная игра на жалость, на испуг, что у непосвященного человека волосы дыбом встают...

...Крупные слезы покатились по впалым его щекам, закапали на пол.

- Не был, не был я животным! - И по голове лысой стал себя бить. - Ведь один-н-над-цать лет зее-ее- брой ходил... - выталкивал сквозь рыдания из горла. - Пожалей, Ванька-а-а! А не пожалеешь, и себя, и тебя решу, знай...

Смотрит Квазимода, не знает, верить - нет слезам этим.

- Вон скотина Дергач малолетнюю девочку изнасиловал, убил и может на солнце смотреть, радоваться, а мне - помирать? Я же в Зоне сломался, Ваня, заделался вором и убийцей! На воле я ж не убивал! У-у-у-у! - И стал колошматить себя по груди, лицу, биться о стену башкой.

- Ну, хватит! - не выдержал Квазимода и отвесил пару легких пощечин кричавшему.

Тот вмиг каким-то странно проясненным взглядом глянул на бывшего братана: пронесло, что ли?

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату