отозвался Альбин. - А дальше что? Индекс твой аннулирован, сразу и загремишь как уголовник. За побег. И в федеральную тюрьму. А там в течение суток...
- Испугал!
- Просто объясняю. Здесь ты можешь теперь неизвестно сколько тянуть, а на воле - сразу каюк.
- А на кой черт мне тянуть! Каждый день ждать, что приведешь нового 'специалиста'! - Корнелий кричал, но в душе уже поднялась невольная, непослушная ему радость, что это отодвинулось на какой-то срок. Что еще не сейчас. Глупая была радость, животная. Дальнейшее бытие не несло с собой ничего, кроме уныния и страха. И все-таки.
Тем не менее Корнелий сказал:
- Я сразу увидел, что ты дебил. К этому тебя должность обязывает. Но не думал, что в такой степени.
- Хватит лаяться-то, - попросил инспектор Альбин. - Без того тошно. Шел бы ты погулял. Я тут с этим кретином разберусь, а потом помозгуем, что делать.
Корнелий плюнул и вышел. Его сильно мутило - то ли от всего происшедшего, то ли просто от слабости и голода: ведь с позавчерашнего дня, кроме двух глотков компота, ничего во рту не было (если не считать 'Изумруд').
В камере он лицом вверх лег на койку и поплыл, поплыл.
И уснул.
Его разбудил Альбин. Сидел на краю постели, дергал за плечо.
- Что надо? - Корнелий проснулся сразу.
- Слышь, какое дело. Давай я пока приставлю тебя к ребятишкам. Тут, за стеной.
Голова была ясная, легкая. Корнелий вспомнил, что слышал не раз приглушенные ребячьи голоса. Только раньше это проскакивало мимо сознания. А теперь и фраза вспомнилась насчет обеда: 'Возьмешь за стеной, у ребятишек'... Неужели сейчас есть детские тюрьмы?
Но эта мысль была не главной. Главная - вокруг 'пока приставлю'.
- Что значит 'пока'? До той поры, когда с опытным доктором сговоришься?
Альбин отвел глаза.
- 'Доктор' - это когда еще. А чего ты хотел? Все мы на этом свете 'пока'.
- Да ты философ.
- Станешь тут...
- А за стеной что? Колония для несовершеннолетних?
- Опомнись! В наше-то время... Просто заведение такое, вроде как интернат. Маленький...
- А почему при вашей фирме?
- Дак безындексные же ребятишки- то. Они все по нашему ведомству проходят.
- Как это... безындексные? Разве сейчас бывают такие?
- А ты думал! Эх вы... население. Живете на воле, а как в аквариуме, дальше своих стенок ни фига про жизнь не знаете.
- Ну так просвети. Хотя бы напоследок... - с ленивой язвительностью попросил Корнелий. - Откуда берутся безындексные младенцы в нашем стабильном и полностью благополучном обществе?
- Кабы оно полностью благополучным было, зачем корпус уланов и наши заведения?.. А пацаны эти... Скажем, завела себе некая вольная девица случайное дитя, и что дальше? Думаешь, она сразу тащит его на регистрацию? Она, стерва, или прячет, или сплавить старается в казенный детприемник. Причем день рождения не всегда сообщает. А месяц прошел - и прививать индекс уже нельзя... А пока не снесли 'Деревянный пояс', трущобы эти, сколько там безындексных ребятишек болталось! Прямо в семьях! Им, жулью да алкоголикам, до лампочки всякие правила индексикации. Вот и вылавливаем этих пацанов. В спецшколы...
- А зачем вылавливать-то? Какой от них вред?
- Святые Хранители! Ты совсем идиот? Они же не все время детишки! Потом-то большими делаются! Как с ними быть? Они же бесконтрольные, машинная юриспруденция на них не распространяется! По закону для безындексных нужен свой суд, свои органы надзора!.. А опасности от каждого, кто без индекса, в сто раз больше, чем от обычного человека. Это статистика. Они, как правило, уголовники. Вот и есть инструкция: всех безындексных ребятишек - в закрытые заведения, чтобы, значит, контроль с малолетства... Да у нас-то здесь школа крошечная, чуть больше десятка пацанят. Просто чтобы наша контора совсем не закисла от безделья. И для отчетности - воспитательная работа, мол.
В этой длинной речи Альбина звучала какая-то виноватость. Но, конечно, не оттого, что ребятишек держат при тюрьме, а оттого, что хочет он приставить к ним Корнелия. Видимо, был у Альбина здесь какой-то свой интерес. Но Корнелий подумал об этом вскользь. Мысль вертелась около слова 'безында'. Ни в детстве, ни в зрелые годы он ни разу не задумывался об изначальном смысле этого ребячьего ругательства. Лишь сейчас дошло: 'Безында - безындексный. Отверженный, чужой, вне закона...'
Он и сам сейчас был такой же. Даже хуже. 'Безынду' не поймают с помощью локаторов. А биополе Корнелия Гласа еще посылало в пространство микроволны его индекса. Это был шифр мертвеца. Он стерт с магнитных карт во всех конторах, банках, казенных присутствиях. И, уловив излучение аннулированного индекса, электронный штаб уланского корпуса поднимет тарарам на всю страну. И свора затянутых в кожу улан помчится на своих черных дисках, отрезая пути, убивая надежду.
А здесь... как ни странно, какая-то надежда была. Шевельнулась. Надежда на что? Корнелий не знал. Но чувствовал, что именно в стенах муниципальной тюрьмы номер четыре для него сейчас наиболее безопасное убежище.
Скорее всего, это было глупое и обманчивое чувство. Но жить-то хотелось. Что ни говори, а хотелось. Хоть за решеткой, хоть немного.
- А что мне у них там делать-то? - хмуро сказал Корнелий.
'БЕЗЫНДЫ'
Старшего звали Антоном. Был он выше всех, тонкий, с темной челкой над сумрачными, словно из большой глубины глядящими глазами. Говорил негромко, но его слушались. Если какой-то спор, перепалка, подойдет он, обронит два слова, и капризные голоса стихают.
Впрочем, спорили и капризничали редко. Спокойные и даже робкие оказались ребятишки. Вот и сейчас, на дворе, когда играли в 'гусей', криков и шума почти не было. Только звонкая считалка, которую быстро приговаривали то беленькая бледная Анна, то коренастый рыжеватый Ножик:
Гуси-гуси, га-га-га!
Улетайте на луга!
Там волшебная трава,
Там не кружит голова...
Говорили считалку без веселья, с какой-то неровностью и словно боязнью, что кто-то может перебить, помешать игре. А она словно и не игра, а какое-то важное действие. Ритуал. С напряженными лицами одна шеренга бросалась через площадку. Так же, без смеха, другая шеренга, сцепив руки, старалась задержать 'гусей'.
Гуси-гуси, га-га-га!
Берегитеся врага!
До лугов далекий путь,
Не садитесь отдохнуть...
Удивительно, что этой малышовой игрой увлекались не только младшие. Даже Антон играл всерьез. Несколько раз он встречался с Корнелием глазами и тут же отводил их. Но, кажется, успевало мелькнуть во взгляде: 'А вам-то какое дело?'
А Корнелию и правда что за дело? Пусть бегают. Он сидел в раскинутом складном кресле под пыльной яблоней (без единого яблочка - все оборваны) и следил за ребятишками бездумно и отрешенно.
Третий день он жил здесь - в странной роли временного и, видимо, совершенно незаконного воспитателя безындексных детей. Прежняя воспитательница - дородная тетка с каменными скулами самодовольной вахтерши и тонким иезуитским ртом - в присутствии старшего инспектора Мука передала Корнелию по списку имущество и детей. Узнав, что Корнелий намерен быть здесь неотлучно и не нуждается в смене, она расцвела и тут же отпросилась у Альбина в двухнедельный отпуск.
- Валяйте, - разрешил тот. - Господин Глас пока потянет лямку, ему нужно подзаработать.
Для тетки это прозвучало вполне правдоподобно. А у Корнелия скользнула догадка, что подзаработать решил сам Альбин. Дежурить будет день и ночь Корнелий, а жалованье пойдет старшему инспектору. Ибо он, инспектор Мук, по совместительству еще и начальник дома призрения безындексных детей и сам начисляет зарплату его сотрудникам...
Другая мысль была важнее и отчетливее: значит, у него, у Корнелия, теперь есть по меньшей мере две недели. И опять мелькнула какая-то тень надежды. Глупо, конечно, а все-таки. Поживем - увидим. Главное, по-жи-вем.
- Но я же так не могу, - сказал Корнелий Альбину со сварливой ноткой. Без бритвы, без чистого белья, без...
- Все будет!
Видать, Альбин крепко был заинтересован в 'воспитательской работе' Корнелия. Вскоре он принес новенькую бритву 'Луна', две сорочки, стопку белья. Наверно, из своего хозяйства: рубашка и пижама оказались тесноваты. Впрочем, плевать. А немнущийся костюм Корнелия всегда выглядел прилично, хоть ты что с ним делай...
Альбин заглядывал каждый день, спрашивал с бодростью, за которой пряталась некоторая опаска:
- Ну, как ты? Осваиваешься?
- Как видишь, - хмыкал Корнелий.
К Альбину он испытывал сложное чувство. Злости не было - была смесь брезгливости и любопытства. Словно к белой крысе, которую он видел в детстве у соседа на даче. Хотелось дотронуться, и было противно, и в то же время постоянно тянуло смотреть на нее. На ее розовый голый хвост и семенящие когтистые лапки, на хитрую мордашку с белыми усами. Что за существо? Что она чувствует, зачем живет?..
Гуси-гуси, га-га-га!
Улетайте на луга...
Странно, как они могут столько времени одно и то же?
Вообще-то по распорядку им полагалось после обеда сидеть в спальне и заниматься чтением или тихими играми. Но спальня - тесная, низкая, на верхнем этаже двухэтажного кирпичного дома. В ней застоявшийся воздух детской казармы - с несильными, но неистребимыми запахами хлорки, потного белья, мочи и старой
