мог смотреть, опять засвистели, я к забору. Туда, где подкоп.
- Главное, что спасся, - утешил Корнелий.
Альбин сказал тихо:
- Все равно это для меня плохо кончилось. Видишь? - Он оттянул на груди мятую лямку. - Значка-то нет. Зацепился где-то в кустах.
- Тю-у... - шепотом протянул Корнелий.
Он понимал: для Альбина значок - что-то очень важное. Недаром - 'оло'. Про 'оло' не расспрашивают, но теперь Корнелий вспомнил золотую букву 'С' со звездочкой и, догадавшись, не выдержал:
- Ой, а он у тебя оттуда? От 'Джеймса Кука'?
- Ну да. Это папа подарил, когда со строительства приехал. Там такие значки только главным инженерам давали, они редкость... Да не в том дело, что редкость. Он у меня талисманом был. А если потерял - это к несчастью.
- Ну уж... - беспомощно сказал Корнелий. - Ты не верь в такое.
- А тут хоть верь, хоть не верь, все равно, - сумрачно отозвался Альбин.
...Он оказался прав: потеря значка принесла беду. И приметы были тут ни при чем.
'Я же не виноват, - говорил себе Корнелий. - Если бы я пошел с ним, еще хуже могло быть, могли поймать. Я все еще вон какой неуклюжий...'
Но ощущение, что Альбин потерял талисман из-за его, Корнелия, предательства, не проходило. Приближались школьные дни.
'Я буду теперь защищать его, - говорил себе Корнелий. - Пусть только кто-нибудь полезет! Самого Пальчика не побоюсь, в морду ему дам!' И он был почти уверен, что сделает это. Чтобы искупить свою недавнюю измену.
Но защищать Альбина не пришлось. В суете первых двух дней никто на Утю не обращал внимания... А на третий день, перед уроками, пришел в пятый класс директор Гугенот. Велел всем сесть и сказал речь:
- В последние дни каникул в охранной зоне у Южного дачного поселка случилось безобразное происшествие. Группа малолетних нарушителей проникла на запретную территорию и вызвала там тревогу. Конечно, никто из вас не мог быть в числе злоумышленников, я совершенно уверен в этом. - Гугенот вздохнул, потому что уверен не был. - Но, может быть, вы поможете расследованию этого возмутительного случая? На месте происшествия нашли вот это... - Гугенот раскрыл и поднял ладонь.
И Корнелий узнал это даже издалека. И другие узнали. И у сидевшего на передней парте Альбина побледнела тоненькая шея.
Все мертво молчали. Никто не пискнул 'это мулин значок', потому что есть же предел человеческой подлости. Да признание было и не нужно. Наоборот, нужно было непризнание. Директор не хуже других знал, чья эта хрустальная линза с золотой буквой 'С'. Но он был незлой человек, директор Гугенот, и не хотел беды неразумному пятикласснику Ксото. И неприятностей для себя не хотел тоже. Он сказал:
- Эту улику показывали уже в нескольких школах, но там хозяина не нашлось. Может быть, кто-то из вас вспомнит: не видел ли он этот значок на ком-нибудь из учащихся?
Идиотизм вопроса был ясен Гугеноту до конца. И он изумился не меньше ребят, когда прозвучал тонкий вскрик Альбина:
- Это мой!
- Ну, му-уля, - сказал кто-то в упавшей опять тишине. И было здесь и уважение, и недоверие: неужели сунулся в зонг? И жалость к дурачку: зачем признался-то?
Гугенот помигал.
- А... я понял. Ты кому-то подарил его? Кому?
Альбин встал и молчал.
- Или где-то потерял, а потом его кто-то из ребят, видимо, нашел? И ты не знаешь кто? - решил откровенно выручить бестолкового Утю Гугенот.
- Ага... - выдохнул Альбин.
- Я так и подумал... Но это, к сожалению, не решает вопроса...
- А можно мне взять значок? - тихо попросил Альбин.
- Увы, нельзя. Это вещественное доказательство. Пока виновник не найден...
- А если... будет найден? - еле слышно спросил Альбин.
- Тогда, конечно, значок тебе вернут.
И стало тихо-тихо. Корнелий все понял. 'Не надо!' - хотел крикнуть он Альбину. И не крикнул. Казалось, что в тишине нарастает звон. Вдруг представилось Корнелию, что это звенят разбитые тонкие стекла - черные зеркала пространств. Словно Альбин сорвался с высоты и летит вниз, пробивая их своим телом... И сквозь этот звон Корнелий не услышал, а скорее угадал, что Альбин говорит директору:
- Это я был в зонге... Теперь отдайте, пожалуйста.
...В школе и в Комиссии попечителей детства Альбин упрямо твердил, что был в зонге один. Если был кто-то еще, то он этого не знает. Несмотря на такое явное запирательство, Машина добросовестно учла прежнее примерное поведение Альбина Ксото и ограничилась исключением из колледжа. Правда, родители заплатили крупный штраф. Тогда еще не было единой системы наказаний, которая определяла бы шансы на смертную казнь (сейчас, если виноваты дети, - шанс падает на родителей).
Вскоре Альбин с отцом и матерью уехал из Руты. Корнелий опять лежал с разболевшейся ногой, когда Альбин зашел попрощаться. Расставание получилось скомканным. Корнелию казалось, что Альбин догадывается о его трусости. И еще о трусости в классе. Тогда ведь вспыхнула мысль - вскочить и крикнуть: 'Я тоже хотел с Альбином в зонг, только из-за ноги не смог!'
После этого легче было бы жить.
Но не посмел. И успокаивал себя здравой мыслью: 'Это же ничем ему не поможет'.
- Будущим летом постараемся приехать на старую дачу, - неловко сказал Альбин.
- Ага... приезжай, - выдавил Корнелий. Он смотрел не в глаза Альбину, а на значок. Маленькая линза с буквой 'С' блестела на дорожной курточке.
- Надо идти собираться... Пока... - сказал Альбин.
...Почему это помнится больше всего? Разве и до той поры и потом не трусил Корнелий, не юлил? Разве (если совсем честно говорить) не предавал? Этот случай с Готическим кварталом - разве порядочный поступок? Да и других 'эпизодов' хватало в биографии.
Так почему же помнится Альбин?
'Потому что других я никого не любил', - подумал Корнелий. А Хальку он любил по- настоящему. Так, как, наверно, любят брата в тех редких семьях, где бывает двое, а то и больше детей... 'Потому что, когда я предал его, я предал себя...'
После этого школьная жизнь вспоминалась смутно и одинаково. Мулей он больше не был. Но страх все равно жил в нем: страх перед одноклассниками, учителями, экзаменами... Потом страх перед начальством. Страх плохо сделать работу. Страх потерять благоустроенное бытие...
Ну и что теперь?
...А инспектор Мук, ныряя к столу слюнявым лицом, подвел итог какой-то своей исповеди:
- Ну и что? Все едино... Проблевали мы свою жизнь, просопливели. Что была, что не была...
Волна холодной ровной злости прошла вдруг по Корнелию, обдала голову. Он откинулся к спинке стула.
- Послушай, инспектор... Ты латинский шрифт когда- нибудь учил?
- M-м... че-во?
- Латинским шрифтом твое имя с какой буквы пишется?
Слегка трезвея от необычности вопроса, Альбин Мук произнес:
- С... какой... Конечно, с 'А'. По-всякому с 'А'. - И добавил с ноткой самодовольства: - Да. А ты думал что?
- Вот и хорошо... - То, что имя этого Альбина пишется не так, как у того, у Хальки, доставило Корнелию хотя и короткую, но ощутимую радость.
Почему? Какое значение это имело теперь?
Корнелий, шатнувшись, встал.
- Пойду я. Ну тебя...
И через минуту упал в камере на казенное одеяло.
СТЕНА
Проснулся Корнелий поздно. Вопреки вчерашним ожиданиям, голова была ясная. Никаких последствий ночного 'сидения'. И все четко помнилось - что было позавчера и вчера и что будет дальше. Очень скоро - завтра!
Но в этой мысли не было паники. Была тяжкая притерпелость.
Корнелий спал ничком, а теперь повернулся на спину. Стеклянные створки окна за решеткой были открыты. Сквозь железные завитушки доносился шелест клена и птичье чвирканье. И воздух был свежий, хороший. Идиллия...
'Так он встретил свой последний день жизни', - с неожиданной язвительностью подумал Корнелий.
Впрочем, завтра будет еще день. Но уже не полный, без вечера. Придет этот... как его... исполнитель (ох ты, дипломатия тюремных терминов), и кранты.
Корнелий поймал себя на том, что в мыслях его проскакивают интонации и выражения Рибалтера. И сразу вспомнил его длинное лицо, язвительный рот, желтые глазки и голый череп. И неповторимые уши Рибалтера. Они большие, плотно прижатые к голове, но с отогнутыми, торчащими, будто крылышки, верхними краями.
С чего он вспомнился? Больше некому, что ли?.. А кому еще? Разве были друзья? Кто?
С Рибалтером они хотя и ругались и громко обвиняли друг друга во всяких грехах (часто всерьез), но какой-то ниточкой были вроде бы связаны. Или это сейчас так кажется?
'Надеешься найти в том, что прожил, хоть что-то этакое, светленькое?'
Да, не было в мыслях страха. Наверно, страх позже придет, навалится опять глыбами, но сейчас Корнелий ощущал лишь печаль, разбавленную, как слабеньким уксусом, раздражением...
Забухали шаги, вошел незнакомый пожилой улан с висячими усами и унылой мордой. Поставил два судка.
- Вот, велено принести. Завтрак...
- А как поживают их благородие старший инспектор господин Мук? неожиданно сказал ему в спину Корнелий. - Не маются ли с похмелья-с?
Улан без удивления воспринял тон вопроса. Обернувшись, ответил так же:
- Маются. Домой поехали. Сказали, к обеду будут.
- Чудная простота нравов. Пастораль.
Несмотря на ясность в голове, тело болело, как после маневров на милицейских сборах. И было ощущение противной липкости оттого, что спал в одежде.
- Служивый, ванна есть в вашем заведении? Или душ хотя бы?
- Во дворе за конторой душевая, - буркнул улан. И удалился.
'А я ничего, я держусь. Я вполне...' - слегка самодовольно подумал Корнелий.
Постанывая, он поднялся, вышел во двор. Ох какое солнечное и ласково-прохладное было утро! Как в давние времена, в
