другу, звякали заляпанными стаканами, плакались, а позади этой пьяной мути, позади притихшего, но неусыпного страха в памяти Корнелия разворачивались ясные и подробные воспоминания.
...Был потом еще один разговор о латинских буквах... Вообще-то книг с латинским и славянским написанием выходило мало, обучение в школе шло на основе современной линейной печати. Но старые шрифты знать полагалось, их учили на уроках истории и чтения. А у Альбина, видно, была какая-то особенная привязанность к старине...
Однажды они сидели вдвоем на недостроенных дощатых мостках лодочного пирса. День стоял нежаркий, был уже конец августа. Стеклянно шелестели стрекозы, искрились крылья. Пахло свежими стружками, они желтели среди примятой травы. Пирс тянулся от прибрежной улицы, через пляж, и кончался над водой. Корнелий и Альбин сидели ближе к улице, где песка еще не было, а росли подорожники, кашка и одуванчики.
Просто так сидели. Ласково, без прежней жгучести, солнце грело плечи. Альбин дотянулся ногой до крупного, как электролампочка, пушистого одуванчика, уцепил пальцами и дернул стебель. Взял в руку, подержал перед лицом. Корнелий не удержался - сунулся и дунул. Альбин засмеялся, щелкнул его стеблем по носу. 'Парашютики' медленно плыли в безветрии. Альбин оторвал облетевшую головку, растянул стебель в прямую линию, глянул сквозь него, как сквозь тонкий- тонкий телескоп, вверх.
- Неужели что-то видно? - лениво спросил Корнелий.
- Не-а... Соку внутри много. А вообще-то, говорят, если в очень тонкую трубку смотреть, можно увидеть в дневном небе звезду.
- Ты видел?
- Нет, - вздохнул Альбин. - Я пробовал. Взял макарону, совсем прямую, и глядел, глядел в небо. Оно там, в маленьком кружочке, совсем темно-синее, потому что солнечный свет в трубку не попадает... И наверно, звезду можно было увидеть, просто она не попалась...
- А зачем это? - сказал Корнелий. Получилось глупо, со скучным зевком.
Альбин глянул удивленно и даже чуть обиженно. Повел шоколадным плечом.
- Ну, интересно же.
Они были к тому времени крепко дружны. Корнелий ревниво и чутко переживал, если случалась хотя бы чуть заметная размолвка или даже просто намек на непонимание. До той поры не дарила судьба Корнелию настоящего друга, с которым всегда можно быть равным и откровенным. А тут - такая вот радость: Альбин, Алька, Хальк... По вечерам, в постели, Корнелий порой утыкался в подушку, замирал от теплой радости, что завтра опять увидит Альбина... На пластмассовой ручке складного ножа (подарок отца) Корнелий выцарапал иероглиф - сплетенные инициалы Альбина Ксото:
Он сделал это украдкой, томясь непонятным смущением, и потом ножик никому не показывал...
Сейчас Корнелий вмиг встревожился, что Альбин заподозрит его в равнодушии к звездам. Что появится в их дружбе трещинка. Он поспешно сказал:
- Это, конечно, интересно. Только в трубку ведь можно всего одну звездочку увидеть, а это... ну, она будто потерянная, оторванная от остальных. И не знаешь, чья она. По-моему, когда ночью на созвездия смотришь, как-то интереснее. Я тогда еще всякие опыты делаю.
Капельки обиды растаяли в глазах Альбина.
- А что за опыты?
Стараясь откровенностью совсем загладить свой промах, Корнелий признался:
- Я иногда ночью на подоконник сяду и смотрю. И всякие знакомые созвездия, Медведицу там и другие, будто разбираю на части и новые строю, по-своему. Например, старинный Паровоз или Дон-Кихот и мельница...
Боже мой, ведь в самом деле было такое! И на звезды смотрел, и строил созвездия, и рассказывал об этом лучшему на свете другу. И стояло доброе ко всем людям лето, искрилось озеро, звенели стрекозы... Где это все? Почему вокруг грязно-белые стены тюремной конторы и мутно глядящий, слезливо потрошащий свое бытие старший инспектор Мук? Он, икнув, говорит:
- Я тогда и плюнул: 'А пошла ты, говорю, знаешь куда...' Слышь, дружище, давай еще по вот столько...
Альбин (не этот, с бесцветной рожей и прилипшей к подбородку морской капустой, а настоящий) слушал про созвездия, не мигая. И Корнелий, радостный от его внимания, торопился рассказать дальше (теперь ему вспоминается, что на губах даже лопались пузырьки):
- Я, когда придумаю новое созвездие, сразу между звездами как бы струны натягиваю. Ну, чтобы контур получился, рисунок. И они будто на самом деле есть, эти струны. Натянутые в космосе. Черные, невидимые, и дрожат все время. И по ним от звезды к звезде можно путешествовать на звездолете. Он будто надевается на эту струну, и в нем от ее дрожания - энергия. И можно скользить, как по проволоке... Ну, знаешь, если на тугую нитку бусину наденешь, она ведь тоже двигается, когда нитка вибрирует... Видел? - Корнелий облизал губы и передохнул.
В глазах Альбина светилось понимание. И нетерпеливое желание что-то добавить. Пока Корнелий говорил, Альбин кивал, щелкал себя стебельком по коленке и приоткрывал рот, словно собирался перебить. А сейчас быстро сказал:
- Я знаю, я тоже про это думал: про линии между звездами. Только у меня это не струны, а грани зеркал...
Корнелий заморгал, стараясь понять.
Альбин проговорил уже спокойнее, но непонятно - будто не Корнелию, а себе одному:
- Черные зеркала пространств... - Потом опять быстро глянул на Корнелия: Ну вот, представь. Каждое созвездие - это будто рамка для громадного зеркала. И они - эти созвездия и зеркала - в космосе по-всякому пересекаются... - Он поднял прямые твердые ладошки, так и этак стыкуя их ребрами. - Понял?.. А линия между звездами - это как раз стык таких зеркал...
Корнелий уже начал ухватывать суть, но Альбин постарался объяснить еще нагляднее. Он прыгнул с мостика и поднял из травы два крупных осколка оконного стекла (наверное, этими стеклами строители зачищали для пущей гладкости деревянную мачту у края пирса).
- Вот смотри... - Ровный край одного осколка Альбин приставил к плоскости другого. - Так они пересекаются. А здесь, на стыке, - как бы ребро кристалла... Мне это еще давно придумалось, когда папа рассказывал про теорию Космического Кристалла.
- А что это такое?
- Это... есть ученые, которые считают, будто вся Вселенная - громадный кристалл. Очень сложный. В нем бесконечное число граней...
- Зеркал?
- Ну... вроде бы. Только с этими учеными мало кто соглашается, их даже запрещают.
- Почему?
Альбин пожал плечом, подхватил соскользнувшую лямку, сказал со взрослой ноткой:
- Это труднообъяснимо. Сейчас ведь многое запрещают...
Тень какой-то неведомой Корнелию тревоги коснулась Альбина. Чтобы прогнать ее, Корнелий быстро проговорил:
- Мне как-то непонятно... - К тому же ему и в самом деле было непонятно. Вот эти зеркала... Они - что такое? Они по правде есть? Такие громадные?
- Ага, - выдохнул Альбин. - Бесконечные.
- Но тогда как?.. Вот если звездолет полетит... Он же разобьется! Или из них осколков наделает. И пробоины!.. А в пробоинах - что?
Корнелию представилось ясно, как стремительное веретено звездолета врезается в звенящие исполинские стекла и вспыхивает белым огнем катастрофы. Вспышка отражается в медленно падающих (куда?!) гигантских осколках черных зеркал. А в пробитых дырах - еще более черная, беззвездная пустота... Может, это и есть - черные дыры?.. Загадочным холодком Вселенной дохнуло на Корнелия. Будто и впрямь из черной дыры космоса.
Альбин, стоя в траве, животом лег на мостки, уткнулся в доски локтями, подпер щеки ладонями. И, глядя перед собой, сказал:
- Это же не стеклянные зеркала, не плоские. Мне папа объяснял. Каждое такое зеркало - оно целое пространство, объемное. Ну, такое же, в каком мы живем. И Космический Кристалл - он весь из таких пространств, он очень сложный. Самая большая сложность - как научиться из одного пространства в другие попадать. А если бы простое зеркало, тогда и думать нечего. Это запросто.
Корнелий опять представил космический крейсер, врезающийся в черные зеркала пространств.
- Ну уж, запросто! Все поразбивались бы.
- Да нисколько. Вот, смотри.
Альбин подпрыгнул, опять сел рядом с Корнелием. Взял с досок стеклянный осколок и стебель одуванчика. Поднял их на уровень лица (на осколке зажглась искра). Стал медленно и ровно сближать их - стебель перпендикулярно стеклу. И...
Тонкий трубчатый стебелек тихо, но без задержки прошел насквозь через пластинку стекла!
Это было по правде! Это случилось в полуметре от изумленных глаз Корнелия. И Корнелий онемел, перестал дышать.
Но главное изумление (Корнелий помнил это и сейчас!) было не от самого чуда. Главной была мысль: как же Альбин, который умеет такое, позволил сделать себя мулей? Да если бы он показал мальчишкам такой фокус, те отвесили бы челюсти! Ходили бы за Альбином по пятам! Потому что в колледже ничто не вызывало такого почтения, как способность творить чудеса.
- Как ты это делаешь? - выдохнул наконец Корнелий.
Альбин пожал плечами. Протянул стебелек полностью. Осторожно положил на колено. А через стекло вдруг весело глянул на Корнелия золотисто-серым глазом.
- И даже дырки нет, - сказал Корнелий с каким-то жалобным удивлением.
- Ага, - улыбнулся Альбин.
- А как это получается? Научишь?
- Ну... я попробую. - Альбин перестал улыбаться. - Вообще-то этому трудно научить. Надо, чтобы человек сам. Надо чувствовать, как дрожат молекулы. И осторожно так двигать, чтобы одни молекулы проходили между другими. Я сам научился. Смотри, даже сок никуда не девался! - Он повернул стебелек. На месте обрыва белело колечко молочной жидкости.
Альбин ткнул стеблем коричневую кожу на левом запястье - отпечаталось крошечное белое полукольцо. Как буква 'С'. Альбин сосредоточенно ткнул еще два раза - две буквы 'О'. А потом - снова 'С'.
- Смотри, что получилось.
