164
Охотно допускаю.
165
А, ты допускаешь!
166
Что? Да ведь я это просто так сказал. Я, как ты, вероятно, заметила, почти не говорю по- французски. Но с тобою я все-таки предпочитаю этот язык родному, оттого что для меня говорить по- французски значит в каком-то смысле говорить не говоря, — то есть ни за что не отвечая, как мы говорим во сне. Понимаешь?
167
Более или менее.
168
Этого достаточно… Говорить, — продолжал Ганс Касторп, — бесполезное занятие! В вечности не разговаривают. В вечности ведут себя так же, как когда рисуют свинку: откидывают голову и закрывают глаза.
169
Недурно сказано! Ну, конечно, ты в вечности как дома, ты знаешь ее до дна. А ведь ты довольно занятный молодой мечтатель, надо признать.
170
И потом, — сказал Ганс Касторп, — заговори я с тобою раньше, мне пришлось бы называть тебя на «вы».
171
А что же, ты намерен всегда называть меня на «ты»?
172
Ну да. Я всегда говорил тебе «ты» и буду говорить вечно.
173
Пожалуй, это уже лишнее. Во всяком случае, тебе надолго придется говорить мне «ты». Я уезжаю.
174
После обеда.
175
Ты недурно осведомлен. Может быть, и туда — на время.
176
Ну… это нет.
177
Вот почему я хочу рискнуть и немного пожить в другом климате.
178
Что до меня, то, знаешь ли, я прежде всего люблю свободу и, в частности, свободу выбирать себе место, где жить. Тебе, вероятно, трудно понять, что человек одержим чувством независимости? Может быть, это у меня от моего народа.
179
А твой муж в Дагестане, он тебе разрешает ее, эту свободу?
180
Мне вернула свободу моя болезнь. Я в «Берггофе» уже в третий раз. На этот раз я провела здесь целый год. Может быть, и вернусь. Но ты тогда уже давно будешь далеко отсюда.
181
Даже имя! Нет, ты действительно уж слишком серьезно относишься к карнавальным обычаям!
182
И да и нет… Ну, как тут знают эти вещи. У тебя там внутри есть влажный очажок, и ты слегка температуришь.
183
Под вечер тридцать семь и восемь или девять…
184
О, у меня, знаешь ли, дело посложней… Не совсем обычный случай.
185
В той отрасли гуманитарных наук, которая именуется медициной, — сказал Ганс Касторп, — есть заболевание — так называемая туберкулезная закупорка лимфатических сосудов.
186
А ты, мой милый, видимо, шпионил.
187
А ты…
188
Странный вопрос! Ведь прошло полгода!
189
Ну конечно, но я узнала совершенно случайно…
190
Опять Беренс!
191
О, он так точно изобразил твою кожу. Впрочем, у этого вдовца горят щеки и есть презабавный кофейный сервиз… Думаю, что он знает твое тело не только как врач, но и как адепт другой отрасли гуманитарных наук…
192
Ты прав, мой друг, ты действительно грезишь…
193
Допустим… Но не мешай мне грезить опять, ведь ты с такой жестокостью разбудила меня вестью о твоем отъезде, точно зазвонили в набат! Семь месяцев я прожил у тебя на глазах… А теперь, когда мы познакомились в действительности, ты говоришь об отъезде!
194
Повторяю, мы могли бы беседовать с тобой и раньше.
195
Я? Не увиливай, мой мальчик. Речь идет о твоих интересах. Ты что, слишком робел, чтобы приблизиться к женщине, с которой теперь разговариваешь как во сне, или тебе кто-нибудь мешал?
196
Я же объяснил тебе! Я не хотел говорить тебе «вы».
197
Хитрец! Отвечай мне, этот говорун, этот итальянец, который не пожелал остаться, что он тебе бросил на ходу?
198
Я не расслышал ни одного слова. Какое мне дело до этого господина, когда мои глаза видят тебя? Но ты забываешь… Познакомиться с тобой, как знакомятся обычно, было бы вовсе не так легко. И потом ведь со мной двоюродный брат, а он не склонен развлекаться: он только и мечтает о возврате на равнину, чтобы стать солдатом.
199
Бедняга. Он на самом деле болен гораздо серьезнее, чем думает. Состояние твоего итальянского друга тоже неважное.
200
Он и сам это говорит. Но мой двоюродный брат… Неужели правда? Ты меня пугаешь.
201
