Фейерверк...
LXXI
Доррин и Лидрал стоят у сарая, на холодном, но ярком утреннем свете.
– Хочешь взять Меривен? – спрашивает он.
– Твою драгоценную кобылу? – она двусмысленно усмехается. В ответ Доррин быстро наклоняется и швыряет в нее пригоршню колючего снега.
– Ты!.. – она бросается к нему и подставляет губы для поцелуя. Он закрывает глаза, наклоняется к ней... и кубарем летит в утоптанный снег. Доррин хохочет. Лидрал подбегает и протягивает ему руки в рукавицах, однако вместо того, чтобы встать, юноша валит ее вниз, себе на колени. Они целуются снова... и снова. Потом он встает, легко поднимая Лидрал.
– А ты силен! С виду и не скажешь.
– Это благодаря работе в кузнице. Так тебе нужна Меривен?
– Нет. Я возьму пони, которого купила.
– Чем сегодня займешься?
– Торговыми делами. Посмотрю, нельзя ли здесь приобрести недорого что-нибудь путное на продажу. У меня на такие вещи чутье. В торговле оно значит не меньше, чем в кузнечном деле.
Доррин открывает дверь сарая. Держась за руки, они заходят внутрь и снова целуются.
– Тебе что, не надо к целительнице? – говорит Лидрал, слегка отстраняясь.
– Еще как нужно, – вздыхает он. – Опять иметь дело с голодными детишками и сломанными костями.
– Сломанными костями?
– Да, причем всегда женскими. Бедняжки уверяют, что это несчастные случаи, но я-то знаю: они врут. Их бьют мужья. Время нынче тяжелое, и они срывают злобу на беззащитных.
– И ты ничего не можешь поделать?
– А что? Они ведь не уйдут от своих мужей. Куда им податься, особенно в такую зиму? Женщины терпят, а мужчины безобразничают еще пуще. Так уж повелось... Взять хоть тебя – ты одеваешься и ведешь себя, как мужчина. А почему ты не можешь быть торговцем, во всем оставаясь женщиной?
– Мне думается, потому, что люди до сих пор боятся Предания.
Доррин вручает ей потертую коричневую попону, а когда Лидрал набрасывает ее на спину серого пони, умело прилаживает седло и затягивает подпругу.
– Ишь ты! Со времен нашей первой встречи ты в этом поднаторел. И не только в этом, – ухмыляется Лидрал.
Доррин заливается краской.
– А вот краснеешь ты так же, как и раньше... Я могла бы справиться и сама. Мне доводилось заниматься этим до того, как ты вообще узнал, что такое лошадь.
– Знаю, конечно, справилась бы. Мне просто нравится делать это для тебя.
Вручив ей поводья, Доррин начинает седлать Меривен, но неожиданно восклицает:
– Тьма!
– Что случилось?
– Посох забыл. Надо будет его забрать, – говорит он, надевая на Меривен недоуздок.
– А ты знаешь, что это тебя выдает?
– Что?
– Недоуздок. Говорят, никто из великих не использовал удила. Отец рассказывал, что и Креслин тоже.
– А откуда он знает?
– По семейным поверьям, Креслин когда-то нанимался к нашему давнему предку охранником. Вот почему Фрейдр так рьяно обихаживает в Джеллико Белых, – она усмехается. – Толку-то...
– Нам, наверное, пора, – говорит Доррин, глядя на дверь сарая. Она тянется к нему, и они снова целуются.
– Потом... – задыхаясь, шепчет Лидрал.
– Обещаешь?
Она молча улыбается. Доррин открывает дверь и смотрит ей вслед, пока она не сворачивает с главной дороги. Тогда юноша выводит Меривен и закрывает дверь.
– Поехали, – говорит юноша, щелкая поводьями. – Надо поспешить, а то Рилла будет недовольна.
LXXII
Оглядев сарай, но не увидев нигде серого пони Лидрал, Доррин быстро расседлывает Меривен и спешит в свою комнату, где снимает рубашку, заляпанную, когда он смешивал мед с пряностями. Теперь ее нужно стирать, а зимой, в стужу, это занятие не из приятных. Вздохнув, юноша натягивает рубаху, в которой работает в кузнице, размышляя при этом о фейерверках и о том, удастся ли ему разжиться каммабарком или черным порохом. А коли удастся, где все это хранить? Может, в старом погребе, что ниже по склону от
