думается...
– Кончай, на нас Хеммил смотрит, – Пергун делает паузу, но, не вытерпев, спрашивает: – Так что там тебе думается?
– Так... А вот скажи, ты всегда хотел работать на лесопилке?
– А что я еще могу? – бормочет Пергун и, ни с того ни с сего, добавляет: – Мерга славная девушка.
– Она женщина, у нее дочка есть, – смеется Доррин. – А ты частенько к ней наведываешься?
– Ты против?
– Совсем нет. Пока ты ее не обижаешь.
– Да кому придет в голову обидеть женщину, находящуюся под твоим покровительством?
Доррин только машет рукой и обвязывает обрезки дерева ремнями.
– Это все. Сколько с меня?
– Я бы рад отдать за медяк, но...
– ...но Хеммил запросит самое меньшее три, – со смехом заканчивает за него Доррин. – Бери два, и по рукам.
– А для чего тебе эти деревяшки?
– Для того, для чего и раньше – игрушки мастерить, – отвечает Доррин, протягивая две монеты.
– А Квиллер не злится? – интересуется Пергун, приняв деньги.
– Я стараюсь не делать таких вещей, как он, и его покупателей не отбиваю.
– Пергун! Заканчивай там! Нам нужно поменять лезвие, – разносится над штабелями досок и бревен зычной голос хозяина.
Доррин перекладывает обрезки в притороченные к седлу корзины. Он мог бы взять повозку Лидрал, но дерева для игрушек нужно не так уж много, а ему больше нравится ездить верхом, чем править вожжами.
Кобыла, конечно, не в восторге от дополнительного груза. Под холодным мелким дождем Доррин направляется к дороге.
Правда, по дороге текут ручейки ледяной воды, так что Меривен предпочитает трусить по траве за обочиной.
То здесь, то там валяются поваленные недавней бурей деревья. В городе появились слухи насчет выброшенной на берег близ мыса Девалин шхуне. Интересно, в каком она состоянии? Мысли о корабле не дают Доррину покоя.
Впереди дымит труба. В доме Доррина тепло, а вот снаружи холодает. Похоже, всех снова ждет суровая, долгая зима.
Которая сменится кровавой весной.
CXXVI
Здание Совета находится близ центрального причала.
Кутаясь в тяжелый плащ, Доррин стряхивает с волос ранний снег и открывает тяжелую дубовую дверь. Ступив внутрь, он обивает сапоги посохом и моргает, чтобы приспособиться к неяркому свету масляной лампы, свисающей с потолочной балки. Бронзовый корпус лампы давно потускнел, некогда белая штукатурка на стенах коридора сделалась желтовато-серой. Обе выходящие в коридор первого этажа двери – левая, с табличкой «Начальник Порта», и правая, за которой, судя по надписи, находится таможня, – закрыты.
Чтобы найти открытую дверь, юноше приходится подняться по старым скрипучим ступеням на второй этаж.
– Чем могу служить, целитель? – спрашивает сидящий на табурете чиновник, поднимая на него глаза. – Если ты к начальнику порта, то это внизу.
– Спасибо, но я ищу Гилерта.
– Можно узнать, по какому делу?
– По торговому. Меня зовут Доррин.
– Прошу прощения, почтеннейший, – говорит писец, вставая и склоняя голову, – сейчас я ему доложу.
Темные сальные волосы чиновника, собранные на шее в скрепленный медной застежкой хвостик, подпрыгивают, когда он спешит к двери в глубине помещения.
Доррин остается в приемной, обстановку которой составляют маленькая чугунная печь, два письменных стола с табуретами для писцов и два невысоких шкафчика из красного дуба с запирающимися на замки окованными железом дверцами. Есть и еще один стол – за ним, скорее всего, никто не работает, так как он покрыт толстым слоем пыли.
– Господин Гилерт будет рад видеть тебя, почтеннейший, – говорит возвратившийся в приемную писец, отвешивая очередной поклон.
Доррин проходит во внутреннее помещение и закрывает за собой дверь.
– Добрый день, мастер Доррин, – произносит поджарый мужчина с заметной лысиной. Его письменный стол развернут так, чтобы, взглянув с рабочего места в одно из трех окон, можно было увидеть один из трех причалов. Правда, сейчас из-за плохой погоды два окна были закрыты ставнями, но и у двух причалов никаких судов нет. Подвешенная к потолку лампа не столько освещает кабинет, сколько наполняет его
