– Во всяком случае, был им. А еще я целитель.
– Целитель? И хочешь работать в кузне?
– Ну... в общем, меня тянет к металлу.
– Понятно. Но ты и впрямь целитель, один из Черных?
Доррин кивает, невольно глядя на ее культю. Женщина качает головой:
– Ну, это никакому целителю не под силу. А вот животных ты лечишь?
– Если не слишком тяжелый случай.
– Как насчет коз?
– Ими не занимался, но могу попробовать.
– Тогда пристраивай тут лошадку, да собери свои вещички – отнесешь в каморку. Место не ахти, но всяко лучше сарая, а со временем, думаю, Яррл устроит тебя поудобнее. Как освободишься, взглянешь на мою козу.
Взяв грабли, Доррин разравнивает глину, потом разбрасывает поверх нее солому и, расседлав Меривен, чистит ее. Затем, перекинув через плечо сумы и прихватив спальный мешок, он следует за Рейсой. Она указывает ему дверь в заднем углу, за которой находится комнатушка с единственным окном, закрытым ставнями, но незастекленным. Грубые половицы пропитались пылью, а всю обстановку составляют приделанная к стене койка с соломенным тюфяком, табурет да колченогий стол, на котором стоит покореженная медная масляная лампа.
– Скромно, зато уютно.
Положив свои вещи, Доррин поворачивается к Рейсе:
– Пойдем к твоей козе?
В маленьком загоне возле сарая он видит козу со вздутым животом и проводит рукой по козьей спине, потом по бокам.
– Она носит.
– Я знаю.
– Я не великий мастер по части животных, но, по-моему, она вынашивает нескольких.
– Скольких?
– Кажется, трех.
– Можешь ты что-нибудь сделать?
– Попробую, – Доррин старается привнести добавочную гармонию в организм козы и неродившихся козлят. Хочется верить, что это поможет. Наконец он выходит из загона, утирая лоб и стараясь не чихать от влажного запаха соломы.
– Ну как?
– Пока не знаю. Может потребоваться некоторое время...
– А вроде на ногах бедняжка стоит потверже, – говорит Рейса, глядя на козу.
Доррин, привалясь к изгороди, с трудом переводит дух.
– Э, паренек, да прежде чем идти в кузницу, тебе нужно подкрепиться. Садись на крыльцо, а я принесу что-нибудь перекусить. Я и забыла, что исцеление – это работа.
Доррин присаживается на верхушке крыльца, поставив ноги на нижнюю ступеньку. Прислушиваясь к доносящимся из кузни ударам молота, он подставляет лицо по-зимнему скупому на тепло солнцу. Весна еще не добралась до Дью.
– Вот.
– Спасибо, госпожа Рейса.
Женщина краснеет:
– Какая я тебе госпожа, паренек. Ты угощайся.
На поцарапанной деревянной тарелке лежат два ломтя овсяного хлеба, намазанных маслом, а поверх масла еще и густым, темным вареньем, и тонкий ломтик сыра. Помимо того, Рейса вручает юноше большую глиняную кружку с холодным сидром. Еда приходится кстати – слабость и дрожь в руках быстро проходят.
– Ну, теперь тебе лучше пойти в кузницу.
– Спасибо, – говорит Доррин, вставая.
Войдя в кузню, он снимает куртку и рубаху, вешает их на крюк в углу и остается в одной майке без рукавов.
Яррл кивает в сторону разложенного на боковой скамье толстого кожаного фартука.
– Раздувай меха. Противовес у них обычный, а для облегчения служит вон тот верхний рычаг. Будем калить, но хотелось бы не совсем добела...
Доррин надевает фартук, надеясь, что заработает не слишком много волдырей, прежде чем его руки успеют задубеть снова.
XXXVI
