Следователь нервно повела плечами, открыла жестяной портсигар с выдавленной на крышке звездой и, взяв папиросу, с силой ввинтила ее в мундштук. Энергично щелкнула зажигалкой, прикурила и затянулась - жадно, будто последний раз в жизни. 'Знает, сволочь, на что поймать. Как же я его доверия не оправдаю? - подумала она. - Главное, чтобы я загорелась... Да и не только в репутации дело'. Задумчиво поиграла зажигалкой - уже начавшей зеленеть винтовочной гильзой, на которой была выбита надпись: 'Лизе от Марка.1921'. 'Новый революционный союз' Марка Исаевича и Елизаветы Громовой распался несколько лет назад, но они по-прежнему работали вместе. Впрочем, себе Елизавета Петровна никогда не врала: она делала все, чтобы Марк Исаевич ценил ее хотя бы как соратника и верного помощника. Именно поэтому держалась с ним подчеркнуто официально, не допуская и малейшего напоминания о прошлом и без остатка отдаваясь каждому новому следственному делу.
- Я должна расколоть этого доморощенного философа сегодня же, повторила Елизавета Петровна вслух. Загасила окурок и приступила к изучению лежавших перед ней фотографий.
Бегло просмотрела всю стопку. Одно лицо на групповом снимке показалось будто бы знакомым. Наверняка этот человек сидел на Лубянке раньше. Елизавета Петровна еще раз внимательно вгляделась в некрасивое, немолодое лицо с умными глазами, но вспомнить не могла. Не ее подследственный- это точно. Отложила в сторону - время есть, зайдет в архив, уточнит. Остальные фотографии ничего ей не говорили. Проводивший обыск сотрудник сгреб их, руководствуясь классовым чутьем. Снимки изобличали дворянское происхождение арестованного, но не более. Будь на месте того оперативника Елизавета Петровна, она интересовалась бы в первую очередь самыми свежими карточками, на которых изображены не вызывающие подозрения советские студенты. Именно среди них можно было найти и других членов анархо-мистической группы 'Орден Света', в причастности к которой обвинялся ее подследственный.
'Настоять на повторном обыске? - подумала Елизавета Петровна. - Или попытаться зацепиться за то, что есть?'
Следователь тряхнула коротко стриженными волосами, зачесала их назад пятерней и начала раскладывать фотографии на столе веером, как гадалка карты. Отобрала три наиболее старые и еще одну, видимо, самую недавнюю. Первая была кабинетным портретом утонченной, томной дамы в роскошном бальном платье. На снимке она казалась глубоко несчастной, но Елизавета Петровна знала, что это не так. На оборотной стороне паспарту значилось: '1915/V.14', а ниже неуверенной детской рукой было старательно выведено: 'Любимая мамочка'. И в стопке были другие фотографии, запечатлевшие ту же даму с ухоженным мальчиком и дородным, благополучным мужем. На одной из них они позировали перед камерой, все трое, обнявшись. Семилетний хорошенький ребеночек был одет в аккуратную форму солдатского образца. Снимок сделали в декабре шестнадцатого года. Шла война. Форма была в моде. Мальчик гордо выпячивал грудь перед фотокамерой и, наверное, казался себе настоящим солдатом. Елизавета Петровна невольно нежно улыбнулась, разглядывая его. Потом отложила фотографию в общую стопку и взяла последнюю, сделанную совсем недавно. Внимательно вгляделась в узкое, породистое лицо с тонким носом и капризными губами. С возрастом мальчик стал разительно походить на мать. Но если барынька Елизавете Петровне сразу не понравилась, то к своему подследственному никакой неприязни она не ощущала. Скорее, наоборот. Ей откровенно нравилось, как весело и дружелюбно он смотрел на мир. Глядя на его безукоризненный пробор в светлых волосах и аккуратную, хотя и откровенно небогатую одежду, Елизавета Петровна вдруг представила себе, как он каждый вечер наглаживает утюгом свои единственные брюки. Как тщательно выбирает галстук к толстовке и подолгу простаивает у зеркала, готовясь выйти из дома. В его жестах обязательно должна сквозить артистическая небрежность, и он непременно очень нравится девушкам. А вот парни его могли и недолюбливать.
'Наверное, он избалован чужим вниманием и ему очень тяжело здесь, среди одинаковых стен и дверей', - решила для себя Елизавета Петровна и вдруг почувствовала, что этот допрос точно даст результаты. Теперь ей уже не казались такими безнадежно непонятными записанные в тетрадке легенды и размышления. И даже красивые слова 'мирны', 'зоны', 'арлеги' уже не пугали ее. 'Чем они там занимались? Считали себя рыцарями-тамплиерами, боролись с незримым врагом по имени Иальдабаоф, по следам которого ползли какие-то лярвы? Как дети, верили в придуманный ими мир, вместо того... Стоп! оборвала себя Елизавета Петровна. - Главное, не потерять это...' Что такое 'это', она не могла объяснить, просто если перед допросами не появлялось такого смутного чувства, они проходили трудно. А вот сейчас она чувствовала своего подследственного, еще ни разу не увидев его самого, и знала только, что теперь нельзя думать правильно, как надлежит ей, коммунисту и чекисту. Иначе допроса не получится.
На столе рявкнул телефон. Елизавета Петровна вздрогнула и сорвала трубку:
- Громова!
- Елизавета Петровна, вы уже ознакомились с делом? - приветливо осведомились на том конце провода. Говоривший слегка грассировал на звуке 'р', это придавало его низкому голосу бархатистость, даже вкрадчивость.
- Да, Марк Исаевич, - невольно выпрямившись и подобравшись, отрапортовала Елизавета Петровна.
- Зайдите ко мне, обсудим. - И он повесил трубку.
Елизавета Петровна сгребла в папку фотографии, ту, на которой был изображен некрасивый мужчина, сунула в нагрудный карман гимнастерки. Положила папку в сейф, заперла его на ключ и торопливо вышла из кабинета.
* * *
С утра Марк Исаевич всегда просматривал донесения информаторов. Обычно это дело не занимало у него много времени, и, чиркнув карандашом в углу резолюцию, он откладывал бумагу в сторону. Но сегодня в довольно пухлой пачке оказался донос, который сбил его с привычного ритма. Рапорт одного из сотрудников ОГПУ, который регулярно сообщал начальству о настроениях подчиненных.
'Начальнику 9-го отделения ЭКУ
т. Штоклянду
Рапорт
Считаю своим долгом сигнализировать вам об опасных уклонах во взглядах вашего сотрудника Громовой (настоящее фамилие - Ешкова) Елизаветы Петровны.
Несмотря на то мы все знаем ее как ответственного работника, беспощадного к противникам советской власти и линии ЦК ВКП(б), после идеологически ошибочной антипартийной дискуссии, навязанной в 1929 году сотрудникам ОГПУ т. Трилиссером*, бывшим зав. ИНО** ОГПУ, т. Громова все чаще высказывает в личных беседах взгляды, которые следует трактовать как правоуклонистские. Считаю своим долгом своевременно сообщить вам о тенденции преступного благодушия, мягкотелости и утраты революционной бдительности т. Громовой.
Телеграфист.
23 июня 1930 г.'
'Провести разъяснительную работу', - написал Марк в углу и отложил лист, но ход мыслей его нарушился. 'Опять о ней, - поморщился он. - Дура! А может, разъяснительной работы не хватит? Не в первый раз о ней сигнализируют. Ладно, разберемся'.
В дверь постучали. Марк буркнул, не отрываясь от чтения:
- Войдите!
Пришедший следователь СО Иван Звягин, молодой коренастый парень с простым, круглым лицом, тихо поздоровался и остановился напротив стола, терпеливо ожидая, когда на него обратят внимание. Начальник отделения с многозначительным видом что-то читал. Наконец на мгновение оторвался от бумаги, приветливо улыбнувшись. Иван тем не менее невольно потупился под его взглядом - про суровый нрав Штоклянда он был наслышан.
- Сядьте, товарищ Звягин, обождите.
Тот покорно опустился на стул. Марк Исаевич продолжал читать. Одна бровь у него всегда была чуть приподнята, что придавало его холеному, умному лицу иронично-понимающее выражение. Иногда Штоклянд наклонялся ниже, тогда Звягин видел только ровный пробор в набриолиненных волосах. Бумага, видимо, была важная, не зря же он ее изучал так внимательно.
На самом деле Марк уже закончил чтение, но исподтишка наблюдал за Звягиным. Удивительно много можно узнать о человеке, когда тот не подозревает, что за ним следят. Парень сначала заметно нервничал. Но постепенно освоился и даже не без интереса стал осматривать обстановку кабинета. 'Вот обустроился! - было написано у него на лице. - Я бы тоже от такого кабинета не отказался. И мебель буржуйская, и дорожка на паркете, и фикус в кадке!' Особенно нравился Звягину стол - огромный, красного дерева, с точеными перильцами вокруг. На его зеленом сукне чинно и многозначительно выстроились четыре
