рыцаря первой ступени, и антисоветской агитации. Так?
- Не совсем. Я отрицаю, что есть какая-либо группа, и рыцарем я в ней не могу состоять.
- Так и запишем, - подчеркнуто лениво отозвалась она, подперла щеку кулачком, но не пошевелилась даже, чтобы записать его ответ.
- Вы почему протокол не ведете? - зло спросил он, про себя радуясь ее оплошности.
- Дак стенографистка. - она опять улыбнулась едва заметно, но даже недоброжелательный Юрин взгляд не уловил в этой улыбке и тени победного злорадства.
Он оглянулся. В углу у входа, возле ширмы, стоят маленький столик, за которым робко примостилось юное, бесцветное и безликое, как все вокруг, создание в коричневом платье с белым воротничком. Юра не заметил ее при входе.
- Убедились? Все по правилам, - отозвалась следователь и добавила: - А ведь организация-то есть. Следствие располагает данными о регулярно проводившихся сборищах, к тому же в вашем дневнике есть подробное описание посвящения в рыцари. Кстати, кто такой этот рыцарь Даниэль?
- Его нет, - сухо отозвался Юрий. Мысль о том, что чужие и безразличные к нему люди роются в сокровенных тайнах его души, уже возмущала не так сильно, как сразу после ареста. По крайней мере, ему хватало сил сохранять видимое равнодушие.
- Как это - нет? - удивилась она.
- Это мои фантазии. Рассказ.
- Неправда. Вы свои рассказы и стихи записывали в отдельных тетрадках. Которые тоже изъяты при обыске. А тут - дневник.
- Это фантазии, - сухо повторил Юрий.
- И две рукописи философского содержания - тоже? - спросила Елизавета Петровна.
- Тоже. Это я придумал, - и усмехнулся вызывающе. - Нравится?
Сорвалась глупая фраза с языка, и Юра тут же застеснялся своего неуместного вопроса. Но Елизавета Петровна очень охотно отозвалась:
- Не знаю. Я ничего в них не поняла.
- Тогда как вы можете меня осуждать на их основании?
- А я разве осуждаю? Я вообще не имею права вас осуждать. Следствие должно собрать доказательства вины, а уж осуждать вас Судебная коллегия будет. Я только подозреваю, что в рукописях скрыта антисоветская агитация.
- И призыв к свержению советской власти! - не удержавшись, съехидничал Юрий.
- Не пиши! - оказывается, следователь следила за стенографисткой и, довольно жестко прикрикнув на девушку, обернулась к Юрию. - Поосторожней. Вашу усмешку в протокол не запишешь, а по форме это признание.
Юрий закусил губу. Надо же так попасться!
Она продолжила:
- Значит, вы утверждаете, что рукописи философского содержания есть плод ваших размышлений?
- Да.
- Тогда давайте о них и побеседуем.
- Беседовать я привык за чаем, с друзьями. А с вами мне беседовать не о чем! - резко заявил он. Со Звягиным ему удавалось таким образом продержаться все допросы.
Она поморщилась, поджала обиженно губы и произнесла подчеркнуто сухо:
- Ну и не беседуйте, мне-то что! А на меня не кричите. Вам такое обращение не нравится? Я тоже человек и подобного тоже не люблю. - Громова достала портсигар, зажигалку. Ввинтила сильными пальцами папиросу в мундштук и закурила. В маленьком прогретом кабинете сразу ядовито запахло дешевым табаком.
Некурящий Юрий не выдержал:
- Что за хамская манера! Здесь и так дышать нечем!
- Извините, - искренне смутилась она, хотела было затушить папиросу, но передумала, подошла к окну, открыла форточку.
'И на том спасибо!' - подумал юноша. Елизавета Петровна тем временем затянулась и проворчала, совсем не страшно, как ворчат добродушные тетки:
- Ведь как у вас это барское в кровь въелось. Только ножкой не топнули да вон не послали. А ведь я все-таки женщина, да и постарше вас буду! Ры-царь!
Она презрительно скривила губы - в углу рта у нее снова обозначилась резкая морщинка - и затянулась. Папиросу следователь держала в трех пальцах, как тертый жизнью мужик. Она ничуть не позировала, но Юра вдруг подумал, что его противница - несчастная и усталая женщина, причем скрывает это от всех. Ему стало неловко - действительно нахамил человеку.
- Извините...
- Ладно, - кивнула Елизавета Петровна, докурила, загасила папиросу о подоконник и метко швырнула окурок в пепельницу на столе. - Чудной вы все-таки, гражданин Семенов.
- Что же вас так удивляет?
- Бесполезность, - произнесла Елизавета Петровна, глядя ему в глаза.
- Бесполезность? - Юрия это задело до глубины души. - По-вашему, только тот полезен, кто землю копает? А те, кто создает культурные ценности, при социализме не нужны?
- Культурные ценности? - насмешливо протянула она, взяла его тетрадь, помахала ею в воздухе. - Эту коровью жвачку вы называете культурными ценностями? Культура должна быть понятна всем. А тут читаешь-читаешь - и ничего не понятно.
- Ну, если вы не поняли, это не значит, что здесь бесполезное что-то написано, - запальчиво возразил Юрий. - Это философское сочинение, а философия - наставница жизни.
- Значит, вы думаете, что люди должны жить по этой вашей... философии? - с легкой, но очень обидной иронией заметила она.
- Марксизм - тоже философия, - не уступал Юрий. - Вы же по ней живете.
- Так то марксизм. У Маркса все ясно, между прочим. Это вам не зоны с арлегами.
- По-вашему, 'пролетариат' и 'буржуазия' с 'эксплуатацией' - проще? Да ваши агитаторы их выговорить подчас не могут.
- Тем не менее учение Маркса можно объяснить даже самому темному крестьянину.
- Я тоже могу вам зоны с арлегами объяснить.
- Ну и объясните! - заявила следователь и опять закурила. В ее голосе послышалось настоящее любопытство. Добавила с мягкой улыбкой: - Я понятливая. Только по-человечески, а то ваш брат интеллигент каждый по-своему чирикает, я одного приучусь понимать, а другой иначе говорит...
- На следствии, что ли, с интеллигентами разговаривали? - нахохлился Юрий.
- Бывало и так. А вообще - я в свободное время самообразованием занимаюсь. - и добавила доверительно: - Я ученым сильно завидую.
Юрий вздохнул, впрочем, не без ехидства.
- А что на рабфак не пошли?
- Так работа же. - она пропустила мимо ушей его издевку.
- Что вас только привело на эту собачью работу?
- Долг, - просто сказала она.
Юра отметил, что с определением 'собачья работа' она спорить не стала. 'Согласна ведь!' - подумал он.
Хотел было продолжить в том же духе, но следователь докурила и произнесла спокойно:
- Давайте вернемся к делу. Вы ведь собирались мне разъяснить вашу философию. Начнем с того, что я поняла. Вот вы делите весь род людской на три части. Гилики - это мещане, для которых на первом месте брюхо, богатство, власть. Это ясно. Потом повыше идут люди - это психики. Так вы их зовете, да? И наконец - лучшие, пневматики, белая кость. Так?
- Не совсем. Нет белой и черной кости. Нет плохих и хороших. Есть знающие и незнающие. Пневматики - это знающие. Люди духа, люди идеи. А просвещению доступны и гилики, и психики. Только знание идет к
