хороших коробку.
– Сейчас! – Женщина спиной нащупала проход и попятилась к стеллажам. – Не убивайте меня!
– Хотите жить?
Она не ответила, лишь замерла на месте, зажмурилась. Живец недоверчиво покачал головой – те, кто хочет жить, ведут себя иначе. Он перескочил через прилавок, взял бутылку минеральной воды, выбрал конфеты.
– Так вы дадите хлеб и колбаски?
– Да! – очнулась продавщица, зашарила, роняя продукты, по полкам. – Я никому ничего не скажу.
– Это правильно, а то я вернусь и убью вас. Вы ведь не хотите умирать за колбаски и хлеб? – Дмитрий добрался до «талонного» отдела, выбрал сигареты. – Нет, не хотите?
Она приблизилась, будто во сне, принесла еду.
– Не убью, не убью, – смилостивился он. – Хотя знаете, что интересно? Если человек не готов умереть за хлеб и пару колбасок, то он и жить по-настоящему не умеет. Я так думаю, а вы?
– Я не знаю…
– Ну и молчи, сучка! Пиво есть у тебя?
– Нет, у нас никто его не заказывает…
– Давай пакет и проваливай домой. Нечего тут торчать в такое время.
Дмитрий вышел, в раздражении хлопнув дверью. Можно было бы еще и запись с компьютера стереть, но не хотелось больше задерживаться у этой полумертвой дуры. Все умрут рано или поздно, умрут, даже не поиграв с жизнью. Так что лучше – родиться мертвым человеком или появиться на свет клоном, вторичным, обреченным?
На миг Живец остановился, даже повернул было обратно. Убить эту тетку, спокойно покопаться в Сетях, прочесть пару статей о клонах. Настоящих, хороших статей, в которых высказываются гипотезы о причинах их нежизнеспособности. Нет, не хочется. Он пошел дальше, бормоча под нос проклятия. Хватит уже забивать голову рассуждениями, хватит походить на одного из этих ходячих трупов.
И все же он еще раз задержался на пути. В соседнем дворе, на вкопанном в землю уютном столике стоял старый компьютер, исправно транслировавший новости. В последние годы это перестало удивлять: жители покидали город, оставляя соседям всякий хлам. Вещи, которых не жалко, переходили в общее пользование, украшали подъезды и лавочки.
На экране полыхали дома, проезжали полицейские машины, кого-то тащили на носилках… Живец подошел, включил звук. Репортер, видимо, давно сорвался на крик, его скороговорка была почти неразборчива, но часто повторялось самое важное слово: клоны.
Горел Большой Париж. Несколько часов назад толпы горожан, подстрекаемые неустановленными лицами, начали громить правительственный объект, в котором подозревали фабрику по производству клонов. Уже нет смысла скрывать, сказал репортер, что подозрения оправдались.
– Уже нет смысла скрывать, – хмыкнул Живец. – От кого и что скрывать-то? Милош, твои посмертные разоблачения сильно запоздали. Они сцепились немного раньше, наши братья по несчастью.
Клоны оказались вооружены, толпу разогнали, было много жертв. После стычки нелюди разбежались по городу, занимаясь поджогами и грабежами. «Они надеются затеряться в обстановке общей паники, – сообщил репортер, – но им это не удастся, потому что войска Европейского союза уже блокировали конгломерат». Картинка на экране несколько секунд показывала вертолеты, наносящие ракетные удары по кварталам. Живец успел заметить, как потянулась снизу цепочка искорок, но экран опять заслонило зрелище пожара.
– Пулеметы, – хмыкнул он. – Это надолго, с вашей-то манерой воевать.
Репортер будто услышал его. Он сообщил, что некоторые подразделения, встретив ожесточенный огонь в предместьях, вынуждены были выйти из боя. Один из французских генералов успел обматерить, наверное, всех своих подчиненных поименно – так быстро он изрыгал проклятия. И снова картинка пожара.
– Против кого воюете, вы знаете, – вздохнул Живец, протягивая руку, чтобы выключить звук. – Но не знаете за кого. Да и какая разница? Все равно о большем, чем запереться в своих квартирках, вы и мечтать не смеете.
Он еще успел услышать какую-то чушь о парижских асоциальных элементах, именуемых в России крысами, которые поддержали агрессивные действия клонов. Вспомнился Зелень, который ушел с поверхности под землю, потому что имел еще слишком много не растраченной поколениями предков энергии. Энергии жизни, которую нельзя сравнивать со вторичной «энергией игры». Может быть, бомжи со временем смогли бы поднять голову, навести свои порядки наверху, когда люди вконец ослабеют…
– Нет. – Живец заговорил вслух и только тут осознал, что ведет диалог с самим собой. – Нет, бомжи – это шаг назад, они неагрессивны, а значит, нежизнеспособны. Жить в щелях, кормиться отбросами и ждать, когда наконец сверху придут и вычистят городское дно окончательно… Это не то, не то.
Крысолов сказал что-то о неопределенности будущего. По его словам выходило, что люди еще могли бы ужиться с мутантами. В качестве мясного скота? Кажется, это тоже слова Зелени, из памяти Наташи Даниловой. Что ж, в таком случае оставался бы шанс, что однажды тильзиты воспримут человеческие технологии. Это стоило бы страшных жертв, зато новая раса приняла бы эстафету от старой и стала бы по- настоящему могущественной. В благодарность сохранили бы жизнь уцелевшим людям, чтобы… Но разве люди изменились бы?
Живец хлопнул себя по лбу. Ведь тогда произошло бы примерно то, о чем рассуждал сумасшедший Отиль. Новый феодализм, когда новая раса, разделившись на несколько государств, начнет вести войны, чтобы регулировать свою постоянно растущую численность, а люди… Люди, наверное, будут у них в рабстве – кто-то же должен управлять машинами, до которых тильзитам дела не больше, чем до сборки арбалетов. Да, им будут очень нужны технологии!
Люди, оказавшись на грани уничтожения, возможно, смогли бы мобилизоваться, вынужденно очистить генофонд, стать сильнее. Клоны… В них не стало бы нужды. Тильзиты вряд ли дали бы рабам много развлечений, да и пенсий платить не стали бы. Вот оно, спасение – пришло из-под ног! Но за него следовало
