видеокадров на гигантском экране. Прежде чем отправиться на охоту, я даже подремал немного.
Я устал и из-за всех этих странствий выбился из расписания. И к тому же меня мучила жажда.
За пределами ярко освещенного квартала и ослепительно сияющей огнями небоскребов деловой части города царила тишина. Новый Орлеан очень быстро погружается во мрак, будь то нарядные зеленые улицы, которые я уже описывал, или же более скромные, с кирпичными домами районы в центре.
Через эти опустевшие торговые районы, мимо закрытых фабрик и холодных старых коттеджей забрел я в чудесное местечко рядом с рекой, до которого, наверное, никому, кроме меня, нет дела.
Свободное пространство неподалеку от пристани, раскинувшееся за огромными пилонами эстакады, ведущей к высоким, похожим друг на друга как две капли воды мостам через реку, которые я с первого же момента, как их увидел, прозвал «Воротами в Дикси».
Должен признаться, что официально эти мосты носят другое, менее симпатичное название. Но на официальный мир я особенного внимания не обращаю. Для меня они всегда оставались «Воротами в Дикси», и, вернувшись домой, я обычно спешу туда, чтобы прогуляться поблизости и полюбоваться их конструкцией и тысячами крошечных мигающих огоньков.
Поймите, что это не какие-нибудь изящные эстетичные творения вроде Бруклинского моста, который привел в восхищение поэта Харта Крейна. Не обладают они и торжественным величием «Золотых Ворот» в Сан-Франциско.
Тем не менее это мосты, а все мосты прекрасны и наводят на размышления. А при полном освещении их многочисленные перекладины и фермы выглядят на редкость таинственно.
Позвольте добавить, что такое же великое световое чудо можно наблюдать черной южной ночью в провинции, где стоят огромные нефтеперерабатывающие заводы и электростанции, во всем своем поразительном великолепии вырастающие из плоской невидимой земли. Блеска им добавляют дымящие трубы и вечно пылающие газовые факелы. А Эйфелева башня ныне не просто металлический скелет, но скульптура из ослепительного электрического света.
Но мы говорим о Новом Орлеане, и вот я направился к этому прибрежному пустырю, с одной стороны огражденному стеной темных, обшарпанных коттеджей, с другой – опустевшими складами, а с севера – великолепными свалками брошенных машин и сетчатыми заборами, обильно увитыми растущими здесь повсюду прекрасными цветущими лианами.
О, поля мысли и поля отчаяния. Я любил прогуляться здесь по мягкой неплодородной земле, среди островков высоких сорняков и разбросанных повсюду осколков стекла, прислушаться к тихому течению невидимой реки, вглядеться в далекое розовое зарево над деловой частью города.
Это ужасное, всеми забытое место казалось мне воплощением сущности современного мира – огромная дыра среди живописных старых зданий, мимо которых по пустынным и, видимо, опасным улицам лишь изредка проползала машина.
Надо отметить, что тьма царит только на ведущих к берегу тропах, но не на самом берегу. Потоки яркого света с шоссе и огни немногочисленных уличных фонарей создавали здесь ровный, непонятно отчего возникающий полумрак.
Признайтесь, вам хочется побежать туда прямо сейчас. Разве вы уже не сгораете от желания пройтись по грязи?
Если серьезно, то это место навевает божественную печаль. Чувствуешь себя затерянной в космосе крошечной фигуркой, которая содрогается от оглушительного городского шума и испытывает благоговейный трепет, слыша рокот механизмов в цехах промышленных предприятий или грохот изредка проносящихся наверху грузовиков.
Буквально в двух шагах от пустыря в заваленных хламом комнатах многоквартирного дома я нашел парочку убийц, чей горячечный мозг был затуманен наркотиками. Я медленно и без шума насытился, оставив их без сознания, но живыми.
Держа руки в карманах и поддавая ногами валявшиеся на пути пустые консервные банки, я вернулся на пустырь, долго кружил под эстакадой, потом подпрыгнул и оказался на ближайшем мосту «Ворот в Дикси».
Как глубока и темна моя река. Воздух над ней всегда прохладный; несмотря на окутавший все вокруг унылый туман, я видел над головой яркую россыпь крошечных звезд.
Я задержался там надолго, обдумывая слова Луи и все, что сказал мне Дэвид, испытывая невероятное возбуждение в предвкушении встречи с Рагланом Джеймсом.
В конце концов мне наскучила даже великая река. Я поискал в городе чокнутого смертного шпиона, но не нашел. Не обнаружил его и на окраинах. Однако полной уверенности в его отсутствии я не испытывал.
На исходе ночи я вернулся к дому Луи – теперь уже пустому и темному – и прошелся по узким улочкам, время от времени оглядываясь вокруг, нет ли где этого шпиона поблизости. Ну что ж, тайное святилище Луи, несомненно, в безопасности, равно как и гроб, к которому он всегда возвращается задолго до рассвета.
Потом, напевая про себя, я пошел обратно на берег и вдруг подумал, что огни «Ворот в Дикси» напоминают мне очаровательные пароходики девятнадцатого века, похожие на скользящие по воде свадебные торты, украшенные свечами. Слишком запутанная метафора? Не важно. В голове моей звучала музыка старинных пароходов.
Я попытался представить себе следующий век. Какие формы он нам подарит, как с новым неистовством он перетасует уродливое и прекрасное, – нечто подобное происходит в каждом столетии. Я всматривался в пилоны эстакады, в грациозные, парящие в воздухе арки из стали и бетона, гладкие, как скульптура, простые и чудовищные, мягко гнущиеся к земле стебли бесцветной травы...
По путям, тянувшимся перед складами, загрохотал поезд, скучная цепь закоптелых товарных вагонов, рваная, отвратительная на вид; резкий свисток вызвал в моей чересчур человеческой душе глубокую тревогу.
Когда последний стук заглох вдали, ночь нахлынула на меня с прежней пустотой. Машин на мосту не было видно, и на широкую реку опустился тяжелый туман, скрывая угасающие звезды.
Я опять плакал. Я думал о Луи, о его предостережениях. Но что я мог поделать? Я не знал, что такое отступление. И никогда не узнаю. Если завтра этот ничтожный Раглан Джеймс не появится, я обыщу весь мир. Я больше не хотел говорить с Дэвидом, не желал слушать его предупреждения, не мог. Я знал, что пойду до конца.
Я не сводил глаз с «Ворот в Дикси». Я не мог забыть красоту мигающих огней. Мне захотелось увидеть церковь со свечами – с множеством мерцающих свечек, как в Нотр-Дам. От их фитилей, словно молитва, поднимался дымок.
До восхода солнца еще час. Времени хватит. Я медленно направился в центр.
Собор Сен-Луи запирали на ночь, но замки для меня не преграда.
Войдя в собор, я остановился в темноте у самых дверей и устремил взгляд на ряд свечей, горящих у подножия статуи девы Марии. Прежде чем зажечь свечу, верующие опускают монетки в латунную коробку. Всенощные свечи – так, кажется, они их называют.
Часто, едва наступали сумерки, я торопился на площадь и наблюдал, как приходят и уходят люди. Мне нравился запах воска, нравилось маленькое, смутно вырисовывающееся в полутьме церковное здание, которое, кажется, за целый век не изменилось ни на йоту. Я со свистом вздохнул, сунул руку в карман, вытянул пару смятых долларов и опустил их в латунную щель.
Взяв длинный восковой фитиль, я окунул его в старый огонек, поднес пламя к свежей свече и завороженно смотрел, как разгорается яркий оранжевый язычок.
«Что за чудо, – думал я. – Один крошечный огонек способен создать столько других огоньков, одна крошечная искра способна поджечь целый мир. Надо же, одним простым жестом я увеличил суммарное освещение вселенной»
Это поистине чудо, и ему никогда не будет объяснений, и нет ни Бога, ни дьявола, беседующих в парижском кафе. И все-таки, когда в своих грезах я вспоминал безумные теории Дэвида, они приносили мне успокоение. «Плодитесь и размножайтесь», – сказал Господь, великий Господь, Яхве. И из плоти двоих возникло множество детей, как будто из двух крошечных огоньков разгорелся пожар...
