- Потому что это бесконечно много значит для меня. Потому что та часть его жизни может послужить ключом к тому, что произошло позднее с ним.
- Его... слабость к этим безумцам, ты это имеешь в виду? О, все это так отвратительно! Противоестественно!
- Но ведь ты же не думаешь, Урсула, что он хотел этого? Он был столь же потрясен, как и мы с тобой.
- Неужели? - с горечью произнесла Урсула. - Что-то я сомневаюсь в этом. Нет, Сесилия, Александр всегда был таким. Насколько я помню...
Она замолчала, преисполненная отвращения.
- Урсула, будь добра! Я должна знать это!
- Но я не могу говорить об этом!
- Попытайся! Погаси свет, может быть, так тебе будет легче. Ведь Александр ничего не помнит.
- Уж он-то должен помнить! Ведь то, что случилось, было ужасно.
- Возможно, поэтому он ничего и не помнит. Может быть, все это было настолько жутким, что память отказывается воспроизводить случившееся.
- Меня бы это не удивило...
- Ну, так что же было? - после некоторой паузы спросила Сесилия.
- Нет, я действительно не могу...
Но она продолжала сидеть рядом, и это обнадежило Сесилию.
- Урсула, мы с Александром говорили обо всем, он рассказал мне все, что смог вспомнить. И это было нелегко для нас обоих. Мне тоже сначала показалось, что все это отвратительно. Я не понимала, как можно быть таким, как он. Это было как болезнь, хотя я не думаю, что это можно назвать болезнью. И в то же время он просто замечательный человек!
Сестра Александра кивнула, плотно сжав ярко накрашенные губы, потом вздохнула.
- Ну, хорошо, я попытаюсь. Хотя мне все это противно.
И она рассказала все: о чуме, от которой погибли их братья и сестры, о несчастной матери, обожавшей Александра, об отце, который был развратником, каких мало.
- А картины? - спросила Сесилия. - Александр говорил мне о каких-то картинах в комнате отца, которые ему не нравились.
- Уфф! Картины в комнате отца и вправду были противоестественными. Вызывающе жирные тела женщин. Не искусство, а просто... как же это назвать? Просто грязная мужская фантазия. Мать ненавидела эту комнату, и когда отец умер, она сожгла все картины.
- Как ты думаешь, не оказали ли они какое-то влияние на формирование Александра?
Урсула задумалась.
- Не знаю. Думаю, вряд ли. Во всяком случае, из-за этих картин он был много раз бит.
- Как все это было?
- Несколько раз обнаруживалось, что он заходил туда. Эта была, как ты понимаешь, запретная территория. И отец приказал слуге отвесить мальчику десять палочных ударов, если тот будет соваться в его комнату.
- Значит, Александру нравилось заходить туда и смотреть на всю эту мазню?
- Не могу сказать точно. Думаю, все это не имеет особого значения.
'А я так не считаю', - подумала Сесилия.
- Ты сказала, что Александр всегда бывал несчастен в любви?
- Да, абсолютно. Ведь ему не было и двенадцати лет, когда его застали врасплох в одной немыслимой ситуации.
- С мужчиной?
- Да. А именно, со слугой отца, оставшегося у нас после его смерти. Разумеется, он в тот же день был уволен. Ему учинили допрос, хотя он уверял всех в своей невиновности.
- А потом что-нибудь было?
- Не раньше, чем в то время, когда поползли эти гадкие слухи.
Сесилия уставилась в потолок.
- Ты говоришь, двенадцать лет? А в каком возрасте его пороли за то, что он заходил в ту самую комнату?
- Это было... Да, это было в последний год жизни отца.
- Значит, Александру было лет шесть-семь. Ты видела, как его пороли?
- О, я уже не помню! Нет, этого я не помню!
- А во время порки никто не заметил в нем чего-либо странного?
- Нет.
- Почему слуга остался у вас, когда отец умер?
- Он просил и умолял об этом мать.
- Вот так-то! - торжествующе произнесла Сесилия. - Потому что в доме был маленький мальчик, которого он мог использовать, пообещав, что тот избежит за это порки, но будет наказан, если проболтается или не сделает то, к чему его принуждают. Маленькому мальчику, любопытному, как все мальчишки, интересно было смотреть на голых женщин. Но его принудили к действиям, неестественным для него. Разве это не может быть так?
Не дожидаясь ответа, она продолжала:
- Ты говорила, что Александр должен был помнить одну ужасную ситуацию. Ты имела в виду тот случай, когда его застали со слугой? Когда ему было двенадцать лет?
- Именно это. Это был ужасный день. Мать, которая пылинки сдувала с Александра, стала совершенно безумной: она била его, выла и кричала, ругала его последними словами. После этого Александр ни с кем не разговаривал несколько недель.
Урсула замолчала.
- Да, - тихо произнесла она после паузы. - С ним тогда что-то произошло. Возможно, у него был шок, и он забыл свое детство. Застигнутый врасплох за гнусным занятием и потом избитый до крови своей любящей матерью. Да, и я тоже била его... - пристыжено добавила она.
Сесилия ничего не сказала, только глотнула слюну.
- Ты в самом деле думаешь, что его соблазнил слуга, а потом использовал? - тихо спросила Урсула.
- Я ничего не знаю об этом. С моей стороны это только предположение.
- А ты не могла бы спросить об этом моего брата?
- Я так и сделаю. Когда он вернется домой. Если вернется.
В тот вечер Сесилия ощутила прилив сил. Она верила словам Тарье, что только тот, кто родился с такими отклонениями, неизлечим. И теперь она допускала хоть какую-то возможность того, что Александр изначально был нормальным. И что он снова может стать таким.
Ах, терпеливое сердце, твоя способность надеяться безгранична!
Летом было отправлено два письма.
Одно из них прошло длинный путь из Гростенсхольма в Копенгаген. Это было письмо от Лив к дочери Сесилии.
'Моя дорогая девочка!
Ужасно грустно, что ты потеряла ребенка! Как ошеломлен будет твой дорогой муж, когда узнает об этом! Что я могу сказать, что я могу сделать? Я могла бы приехать к тебе и побыть немного с тобой. Но Дания воюет, и нам не разрешают никуда ехать. Вопреки всему, хорошо, что твоя золовка с тобой. Она кажется несколько суровой, но, я думаю, смотрит на вещи реально. Она написала дружелюбное и проникновенное письмо о твоем плачевном положении. Передай ей привет и благодарность.
Попытайся не вешать носа, дорогая Сесилия. Твой Александр, которого я очень хотела бы увидеть, скоро будет дома, потому что все войны имеют конец. Хотя эта длится уже семь лет. Мы не понимаем, зачем Дания должна во что-то вмешиваться.
Здесь, в Гростенсхольме и на Линде-аллее, жизнь течет как обычно. Мы все рады тому, что твой маленький любимец Колгрим становится таким разумным. Он такой милый и сговорчивый, ты не
