- Вот именно. Внутренняя связь между мной и другим мужчиной возникает медленно. И осторожно, бесконечно осторожно, в течение долгого времени товарищества и дружбы ты идешь к тому, чтобы другой захотел... жить с тобой.
- Но это в точности как между мужчиной и женщиной! - воскликнула Сесилия.
- Именно так! Посторонний этого не замечает: любовь, внутреннюю связь, интуитивное взаимопонимание между двумя мужчинами.
- Когда же... ты понял, что ты такой?
Она понимала, что слово 'такой' здесь мало что выражает, но по-другому она сказать не могла. Она задала этот вопрос в надежде на то, что Тарье все же был прав: что Александр был вынужден, в силу особых жизненных обстоятельств, пойти на это.
Но это была напрасная надежда! Она вступила в брак с какими-то невероятными фантазиями!
Он долго медлил с ответом.
- Я не помню, как с этим обстояло дело в детстве... - неохотно начал он, облокотившись спиной на подушки. - Да и вряд ли об этом стоит говорить применительно к детству. Мы жили здесь, в семье нас было много братьев и сестер, но во время чумы в 1601 году все умерли, кроме сестры Урсулы и меня.
- Наверное, тогда ты был совсем еще не старым? Он улыбнулся.
- Нет, мне тогда было шесть лет.
Наконец-то она узнала! Значит, теперь ему тридцать один год.
- Бедные твои родители, - вздохнула она. - Потерять всех детей...
- Да. Они потеряли сразу десятерых детей. Поэтому моя мать вела себя истерично с Урсулой и со мной - особенно со мной, потому что я был единственным, кто мог быть продолжателем рода. Нам не разрешали ходить туда-то и туда-то, делать то-то и то-то. Все казалось ей опасным.
Пытаясь найти причину его отклонений, Сесилия не усматривала ее именно в этом: она знала многих чрезмерно опекаемых мальчиков, и все они стали нормальными мужчинами.
- А твой отец?
Александр нахмурился.
- Я смутно помню его. Высокий, дородный мужчина... Нет, не помню. Моя мать часто плакала из-за него. Помню, что в его комнате было много картин. Я не любил входить туда.
- Каких же картин?
Александр поморщился и передернул плечами. Либо он этого не помнил, либо просто не хотел отвечать.
- Он рано умер?
- Да. Через год после эпидемии.
- А потом?
- Потом ничего особенного не происходило. До самой юности.
- Ты интересовался мальчиками или девочками?
- Вот этого я как раз и не помню. Моя мать хотела, чтобы я стал офицером. Это было принято в нашей среде. И будучи уже в казарме, я услышал, как мои товарищи говорили о девушках и своих похождениях с ними. Слушая их, я решил, что настало и мое время, что я тоже должен это попробовать.
Александр с трудом сглотнул слюну.
- ...не знаю, стоит ли об этом рассказывать.
- Прошу тебя, продолжай, - тихо сказала Сесилия. - Я хочу узнать побольше о человеке, за которого я вышла замуж. Я все пойму.
Он кивнул, хотя лицо его казалось бледным в отблеске свечей, почти уже догоревших. Протянув руку, Сесилия погасила пламя ближайшей. Александр тут же погасил остальные свечи. Комната погрузилась в кромешную тьму. Для него так было лучше.
- Там был один юноша, - устало произнес он, - один из моих товарищей. Мы сразу сошлись с ним и были неразлучны. Но он часто встречался с девушками и всегда настаивал на том, чтобы я пошел с ним. Мою нерешительность он считал стеснительностью перед женщинами. Но, понимаешь ли, Сесилия, у меня не было ни малейшего желания встречаться с ними. Я не задумывался над тем, как они выглядят и что из себя представляют. Вместо этого я все чаще и чаще испытывал желание прикоснуться к своему другу, поиграть его кудрями. Мне хотелось дать ему чувственные доказательства дружбы: обнять его, когда я чему-то радовался, утешить его, когда он был чем-то озабочен. Тогда я еще ничего не понимал. И вот как-то раз ему удалось заманить меня на свидание с двумя девушками, и он устроил все так, что я остался на садовой скамейке вдвоем с одной из них. Она была очень смазливой и соблазнительной, но я окаменел от страха, Сесилия! Я знал, что от меня требуется, и засвидетельствовал ей свое почтение исключительно галантными словами.
- Почти как в тот первый раз, когда мы встретились с тобой, - сказала Сесилия. - В тот раз ты был таким дружелюбным и в то же время таким сдержанным.
В его голосе послышался смех:
- Не исключено! С разницей лишь в том, что, разговаривая с тобой, я не был испуган. Но той девушке я явно нравился: она придвинулась ближе и положила руку на мое колено. Так просто и доверчиво. Но это вызвало во мне сильнейшее отвращение - настолько сильное, что я не смог сидеть спокойно, сославшись на то, что у меня болит голова, я ретировался. Я почти бежал бегом обратно в казарму.
Сесилия тронула его ладонь. Она была холодной и влажной. Эти признания стоили ему многого. И она была благодарна ему за это.
Она поняла, что никогда не забудет эту ночь: эту темноту, поглотившую все, это особое, доверительное настроение...
Внезапно какая-то безысходная тоска охватила ее, и она ничего не могла с этим поделать. Ей вдруг стало бесконечно грустно оттого, что все сложилось именно так. Но ей теперь не хотелось анализировать свои чувства.
Александр сделал небольшую паузу, словно собираясь с мыслями, потом продолжал:
- И с этого момента я стал всерьез удивляться самому себе: после этой истории с девушками я к моему глубочайшему удивлению обнаружил, что ревную!
И вот однажды вечером в казарме, когда мы играли в карты и пили вино, болтали и смеялись, я в порыве радости положил руку на плечо моего друга. И тогда я почувствовал острое желание прижать его к себе. Я тут же отстранился, но во время карточной партии я опять был рядом с ним. Я украдкой посматривал на него, и моя растерянность росла, потому что он казался мне невыразимо привлекательным. Мысль о нем наполняла меня радостным возбуждением - и внезапно я понял, что хочу его. Сославшись на неотложные дела, я ушел. Я вышел на мороз, направился к берегу моря, сел на заиндевелое бревно, чувствуя желание умереть. Мое сердце разрывалось от любви к юноше! Можешь ли ты понять, Сесилия, что я пережил? Я слышал, что есть такие извращенцы, но считал все это неудачной шуткой. И вот я сам стал одним из них! Стал тем, о ком мои товарищи говорили с таким презрением! Я плакал и проклинал самого себя, кусал до крови костяшки пальцев от отвращения к самому себе, молил Бога о том, чтобы он помог мне снова стать нормальным но моя страсть к этому юноше не проходила. Промучавшись много-много дней, я попросил, чтобы меня перевели в другое подразделение, - и мое желание удовлетворили. Ведь его интересовали только девушки, он видел во мне лишь товарища и не больше, а я предпочел бы умереть, чем рассказать ему о своей тайне.
Все это вызвало у Сесилии сочувствие и смущение: она поняла, как мало знает о людях и их страстях.
- И что потом?
- Сначала я пытался сделать все, чтобы истребить в себе эти наклонности. Часами простаивал в молитве в своей комнате или в церкви. Но на протяжении многих лет я продолжал любить этого юношу, хотя никогда больше не видел его. В конце концов я смирился с этим - с тем, что я был не таким, как все. И это успокоило меня. Но, Бог тому свидетель, я не осмеливался открыть свою тайну.
Она горячо, нетерпеливо и взволнованно произнесла:
- Но как же ты мог жить так... в целомудрии? Он пожал плечами.
- Если монахи могут это, то и я смогу - так я думал. Пока не встретил Ханса...
Сесилия замерла в ожидании. Александр долго размышлял, словно с трудом выдавливая из себя что-то.
