под навесом каменные кладовые, двери открыты. Заглядываю. В одном из помещений вижу под потолком на отдельных шестах висят хвостами вниз шкуры волков, лисиц, рысей, куниц. А на широких полках, сложенные в стопки, лежат иссиня-серые беличьи шубки, белоснежные, с черными кисточками на хвостах шкурки горностаев.
- Вы кладовщик? - спрашиваю коренастого краснощекого мужчину в полушубке, разбиравшего сваленные в кучу на полу охотничьи трофеи.
- Да, кладовщик, меховщик, - отвечает. - А вы, собственно, по какому делу?
Я назвался и говорю:
- Скажите, пожалуйста, кто из местных охотников сдал государству больше всего пушнины?
- О, у нас есть замечательные мастера своего дела! - оживился меховщик. - Вот, например, Евстигней Поликарпович Шомполов. Потомственный промысловик. Больше его у нас никто не добывает птицы и зверя. В Москве на выставке достижений народного хозяйства ему присуждена медаль.
- Шомполов, говорите? Сейчас я запишу его фамилию.
- Да, да, Шомполов. Евстигней Поликарпову.
- А как его найти? Где он живет?
- Найти его очень просто. Идите к райисполкому, там спросите Шомполовых, каждый укажет. Пятистенный дом, голубые ставни и наличники, а над коньком крыши - большой алюминиевый флюгер. Когда в селе у нас еще не было электроэнергии, так Евстигней Поликарпович через этот флюгер добывал энергию для электролампочки и радиоприемника. Свет-то от ГРЭС дали в позапрошлом году.
Шел я по селу и думал об этом Шомполове. Какой он из себя? Наверное, уже не молодой и не очень старый. Чтобы за волками ходить, за медведями, надо обладать крепкими, здоровыми нервами. Подумать только, за один прошлый год человек добыл двенадцать волков, медведя, тридцать лисиц, сколько-то куниц, горностаев, больше пяти тысяч кротов, а глухарей, тетеревов - этих и не считают... Застану ли его дома? Такие на печке не лежат. Потом, таких людей не скоро заставишь разговориться. Будет сидеть с тобой и молчать, пощипывая дремучую бороду. Знаю я этих лесных богатырей! Мало чем отличаются от медведей. Да оно и неудивительно. Неделями живут в лесу, в задымленных избушках, словом перекинуться не с кем. Кругом тайга, глушь, безмолвие. Откуда тут быть разговорчивым? Человек волей-неволей становится нелюдимым.
Перед воротами дома Шомполовых остановился в нерешительности. Надо, наверно, постучать в окно, а то войдешь во двор, а там собаки. Да и ни шнурка, ни щеколды не видно у ворот. Значит, без стука не входи. Постоял, потоптался, наступил на какую-то дощечку у подворотни. Дощечка качнулась и ворота вдруг сами по себе открылись.
- Вот так штука! Механика какая-то!
Вошел во двор, огляделся. Никаких признаков собак. Выходит, Евстигней Поликарпович в лесу и собаки с ним, иначе подняли бы гвалт. Досадно, что придется 'загорать' тут в ожидании возвращения охотника с промысла.
Миновав дощатые сени и переступив порог дома, очутился в большой светлой комнате. Над головой полати, слева русская печь, вдоль передней стены у окон крашеная лавка, стол, накрытый синей клеенкой. У шестка что-то делает пожилая женщина, а за столом сидит белобрысый, чуть курносый, узкоплечий паренек с челкой. Ясно, ученик седьмого или восьмого класса. Перед ним тарелка с ароматными щами и горка хлеба ломтями. Видимо, пришел из школы и обедает.
Я поздоровался и обращаюсь к женщине:
- Евстигней Поликарпович, вероятно, в лесу, на охоте?
- Нет, дома, - отвечает, разглядывая меня.
- Мне бы увидеть его.
- А вот он, за столом.
Подросток вдруг вспыхнул, покраснел. Мочки ушей налились и светятся, словно ягодки переспевшей малины. Отложив ложку, он встал, смутился и, одергивая рубаху-косоворотку, сказал:
- Вот он я, Шомполов.
С Евстигнеем Поликарповичем мы быстро познакомились. Он увел в горницу с горшочными цветами, похожую на сад. Сел рядом со мной и не знал, куда девать большие, широкие руки. Да, это был он. Знаменитый охотник. Только сам он никак не хотел признавать этого.
- Ну, какой я охотник! - протестовал он. - Помаленьку промышляю. Отец занимался этим делом. Ну и я... Отец на фронте погиб. Мать в колхозе, свинарка. Мне надо чем-то заниматься в свободное от уроков время, вот я и добываю птиц, зверей.
- Серьезное это дело, сложное.
- А что тут сложного? Не примеры по арифметике решать. По математике у меня пятерки, а иной раз нарвешься на задачку, с первого взгляда простая, а начнешь решать - не выходит. Вот и пыхтишь, ломаешь голову. А птицы, звери - они ведь доверчивые, их легко обмануть. Я за ними шибко-то не бегаю, не ищу их. Они сами ко мне в руки лезут. Смекать только надо, как их лучше взять.
- Вот-вот, в этом и дело!.. Покажи-ка мне свое ружье. Хорошее, наверное?
- У меня его нету... Отцовское ружье мать продала еще в войну.
- Как нет?
- Ну, не купил. На что оно мне? Таскаться с ним. Наши первобытные предки не имели ружей, да с голоду не помирали. Жили, питались.
- Но ведь теперь не каменный век, милый! Как тебя попросту звать-то?
- Стежка.
- Ну вот, Стежка. К старому-то у нас позарастали стежки-дорожки. Как же без ружья-то?
- Обхожусь вот. Я ведь несовершеннолетний. Может, и куплю потом.
- Интересно! Ну, расскажи, как же ты охотишься без ружья?
- Как вам рассказывать-то? Пойдемте со мной - сами увидите. Мне как раз сейчас надо осмотреть свое охотничье хозяйство.
Я с удовольствием согласился. И мы со Стежкой вышли из дома. Во дворе я его спросил:
- Охотничьи собаки у тебя есть?
- Какие собаки? На собак надеются те, у кого своей смекалки не хватает. Собака ему найдет, укажет, где зверь, где птица. Я и без собаки знаю, кто где живет в лесу. Здешние места я изучил как свои пять пальцев.
ТЕТЕРЕВА В КОРЗИНКЕ
Шли по селу. Оно кругом в лесу, в горах. Самое типичное село горнозаводского Урала. Стежка шагал впереди, в черном дубленом полушубке, в шапке-ушанке, в подшитых валенках. Брюки выпущены на голенища. Сам высокий, но по-детски худенький.
Возле каменной трансформаторной будки, откуда, словно паутины, во все стороны расходятся провода, Стежка обернулся и сказал:
- Пойдемте в этот проулок, тут до овина ближе.
Вышли в открытое заснеженное поле, а за ним - седой кудрявый березник. А этот березник, гляжу, почти весь усыпан черными точками, похожими на грачиные гнезда.
- Там что, косачи, на березах-то? - спрашиваю парня.
- Они, поляши. Тут их сотни. В стаи собираются на зимовье-то. Все равно что домашние. Я уже их ладно поубавил. Смотрите, сидят, нахохлились. Видят нас, а лететь не собираются.
'И верно, какие смирные!' - подумал я, еле поспевая за длинноногим Стежкой. По узкой тропинке, переметенной поземкой и чуть взгорбленной, парень шагал твердо, уверенно. А я чуть ступлю неправильно, в сторону от снежного гребня, так нога сразу увязнет почти до колена. Но иду, балансирую, как на жердочке, и потею, хотя морозец изрядный. Мирюсь со всем. Надо же посмотреть, как охотится Евстигней Поликарпович, первейший промысловик в здешней округе.
За березовой кулисой снова было поле, круглое, как чаша. А в этой чаше - длинные ометы соломы, большой крытый ток, а чуть в сторонке помещение зерносушилки.
- Вот и пришли, - повернувшись ко мне, сказал раскрасневшийся парень. - Тут я и ловлю поляшей.
- Косачи, так их у нас называют, - заметил я.
- А правильно-то - тетерева, - поправил меня Стёжка. - Всяк по-своему богу молится.
- Ты что же, в бога веруешь?
- Ну, какой там бог! Это отцова поговорка. Бог всему - человек, я так думаю. Для бога теперь местечка
