- Ну и что случилось с этим поэтом? Посадили?
Даллес рассмеялся своим заразительным смехом:
- Полковник, в Китае арест никогда не считался наказанием. Это у них форма продолжения университетского образования, так сказать, докторантура...
Все попытки Бэна р а з г о в о р и т ь Даллеса наталкивались на шутки, они сыпались, как из рога изобилия.
Когда Бэн, не вытерпев, открыто спросил, что Даллес думает по поводу того, что ищейки министра финансов Моргентау накладывают аресты на контракты, заключенные серьезными людьми Уолл-стрита даже в третьих странах, особенно в Латинской Америке, жонглируя тем, что в этих сделках заинтересованы нацисты, Даллес, разрезав авокадо, вытащил косточку, положил в открывшуюся лунку плода, чем-то напоминающего яблоко, ложку черной икры и предложил:
- Как вы отнесетесь к тому, чтобы мы прогулялись? Обед был фламандский, его необходимо хорошенько утрамбовать.
На улице было темно уже; швейцарские власти ввели светомаскировку еще в сорок третьем, боялись случайных налетов союзников, а может, как думал Даллес, не хотели дразнить гусей - пересечение границы голодного, затемненного рейха и сытой, ярко освещенной Швейцарии вызывало у берлинских бонз, приезжавших сюда, острые приступы завистливой ярости, словно бы они не получили то, чего добивались, словно бы в этом были виноваты (как же это удобно винить других - кого угодно, только не себя!) большевики, евреи и толстосумы Уолл-стрита.
- Видите дорогу? - спросил Даллес, беря полковника под руку. - Я, как кошка, вижу в темноте.
- Ну, а я, значит, вроде тигра, - ответил Бэн. - Вижу лучше котов. Даже десятицентовую монету замечу, поверьте слову...
- Не бросайтесь словом, - вдруг очень резко, как-то неожиданно сурово сказал Даллес и швырнул на тротуар монету. - Ищите.
- Со спичкой найду, - несколько растерянно ответил Бэн.
- За спичку на улице вас оштрафуют. И правильно сделают. Закон войны для всех один, кому это знать, как не вам, военному человеку... Я - что? Беззащитная штатская крыса, а вы - сокол, уставы учили... Не сердитесь, у вас слишком много врагов, чтобы легко бросаться не чем-либо, но словом, дорогого стоит... Вот что я намерен вам сказать... Если вы будете по-прежнему слишком уж открыто лезть в Германию, Голландию или Бельгию, можете не выдержать конкуренции, не вы один имеете здесь серьезные интересы... Как мне известно, у вас много друзей в Испании и Латинской Америке. Почему бы вам - вернув себе в Европе то, что законно и не вызовет бешеной конкурентной злобы, - не сосредоточить максимум внимания на Аргентине, Чили, Боливии, Никарагуа, Парагвае, Кубе? Там ведь все еще очень сильны позиции немцев, с которыми у вас сохраняются завидные отношения... Свято место пусто не бывает...
- Я думаю, недруги несколько преувеличивают мои возможности в Латинской Америке, - ответил Бэн, тщательно взвешивая каждое слово (<Спасибо тебе за урок, Даллес, ты меня учи, я способный>). - Кое- что, конечно, есть, но все это далеко не безгранично.
- Не безгранично? Что ж, я готов помочь расширить ваши границы, сказал Даллес. - Но для этого вы должны поделиться со мной той информацией о полковнике Пероне, которую вам в свое время подарил Геринг.
Бэн почувствовал, как во рту пересохло: <Во время того разговора с рейхсмаршалом в его замке Каринхалле никого не было, ведь об этом мы говорили у подъезда; стоп, рядом с боровом всегда торчали три мумии из охраны; неужели Даллес и туда подкрался? Конечно, подкрался, как он мог иначе получить эти сведения?>
- Какую информацию вы имеете в виду, Аллен?
- Ту самую, - так же жестко, без улыбки, ответил Даллес. - Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. На всякий случай замечу, что я не вношу предложений дважды.
- Ах, это вы имеете в виду возможность национализации телефонно-телеграфной сети в Аргентине? - довольно неуклюже отыграл Бэн. Геринг сказал, что в окружении Перона есть люди, разделяющие некоторые аспекты национал-социализма, причем его максималистского, ультралевого направления, штрассеровского, - добавил он, - если мне не изменяет память.
- Память вам не изменила. Меня интересуют эти имена.
- Я должен запросить Буэнос-Айрес, моего директора Арнолда, он там ведет все дело...
- Если Арнолд ответит, что он наладил, после вашего визита к Герингу, дружеский контакт с Гутиересом, будет ли это означать, что он и есть тот человек, который симпатизирует ультралевому нацизму?
<Знает, сукин сын, - понял Бэн, - все знает. И купить - не купишь, на Уолл-стрите он всех обслуживает, богат и независим. Он меня втянул словно в воронку. Как теперь выйти, не роняя достоинства? Но как жестко работает, как холодно и властно! Что ж, на силу - силой, только так и никак иначе. А какая у меня сила, если он знает, а я нет? Между силой и хамством большая дистанция, нет ничего обиднее, чем выглядеть в глазах победившего глупым>.
- Оранья, если мне не изменяет память, придерживался ортодоксальных взглядов... Он когда-то работал с Франко, поддерживал прямой контакт с людьми Геринга... Что же касается Гутиереса, то я готов вам ответить завтра, Аллен... После того, как снесусь с Арнолдом.
- Вы понимаете, что в Аргентине вам будет значительно сложнее получить компенсацию за ваш концерн, если его все-таки национализируют, чем в Бухаресте, у Антонеску?
- Нет, - Бэн покачал головой, - я не думаю, что это будет много труднее. Если же я почувствую определенное неудобство, разрешите мне обратиться в ваш <Саливэн энд Кромвэл>, все-таки именно вы помогли Рокфеллеру в Венесуэле, когда там подняли голову левые.
- Вот теперь наш разговор обрел предметный характер. Конечно, <Саливэн энд Кромвэл> готов оказать вам помощь, но лучше, чтоб ее не потребовалось, не так ли?
- Понятно, лучше, кто спорит.
- Не мне вам говорить, что Гитлер всем нам подложил большую свинью. Не начни он своего террора, не развяжи войну, мы были бы по-прежнему крепки на юге нашего континента. Но теперь - и вы это знаете не хуже, чем я, - большинство стран на юге легализовали компартии и установили - или же устанавливают - дипломатические отношения со Сталиным. Пока Рузвельт сидит в Белом доме, окруженный Моргентау, Уоллесами, Икесами и прочими, мы связаны по рукам, он не санкционирует решительных действий. Но он не вечен. Однако за то время, пока он правит, левые успеют закрепиться на континенте, и это плохо. Вы согласны?
- Согласен.
- Что же, по-вашему, можно предпринять, чтобы еще сейчас, пока мы лишены реальной политической силы, оттереть левых, заставить их уважать те правила, которые исповедуем мы, именно мы, а никто другой?
- Вы говорите, Аллен, говорите, я слушаю. - Бэн ответил сухо, просчитав, что Даллес подходит к тому моменту, когда он, полковник, будет нужен ему больше, чем Даллес ему, Бэну.
- Единственная сила, которая может рьяно противостоять большевизму на юге нашего континента, не оглядываясь на какие бы то ни было нормы морали, - это люди типа Гутиереса, то есть тамошние крайне правые. Единственная сила, которая может вселить в латиносов ужас и страх перед диктатурой, это национал-социалисты: как те, которые ринутся туда из рейха, когда мы похороним Гитлера, так и местные афесионадо' нацизма. А если они родят страх перед террором диктатуры, то единственной силой, которая может помочь избавлению от нее, должны стать мы - общество свободы и демократии. Чем поначалу хуже, тем впоследствии лучше. Конкретно: готова ли ваша ИТТ дать укрытие, дом, работу, документы тем тысячам бывших клевретов нацизма, которые уже сейчас держат в своих сейфах аргентинские документы?
_______________
' А ф е с и о н а д о (исп.) - любители.
- То, что вы предлагаете, осуществимо. Ваш стратегический замысел я принимаю целиком, но какое все это имеет отношение к возможной национализации моего филиала в Аргентине?
- Прямое. Как только кончится драка, я оставлю на юге Джекобса... Да, да, брата Эрла, вашего представителя в Испании. Я посмотрю его в серьезном деле, а потом передам ему мои здешние связи. А это вполне надежные связи. Надо сделать так, чтобы те немцы, которым вы дадите укрытие, з а ц е л о в а л и Перона, надо, чтобы он был весь в коричневой помаде, это повод к тому, чтобы давить на него в нужном
