богу, американцы научили нас консультировать у юриста каждый шаг, стало чуть меньше произвола, а ведь раньше каждый алькальд в самом завалящем городишке мог делать все, что ему заблагорассудится! Все, понимаете, абсолютно все! В Агуадульсе местный алькальд издал приказ, запрещающий проезд повозок по городу. За нарушение - штраф. При повторном - арест. Люди спросили: <А на чем же привозить кирпичи на строящиеся здания?> А он ответил: <Это ваша забота. Повозки - прошлый век, неопрятно и остается навоз на улицах. Я хочу воспитывать молодое поколение горожан в духе культуры и преклонения перед прекрасным>. Честно-то говоря, хозяева повозок не уплатили ему сколько надо, а заработок у алькальдов грошовый, живут на п о д н о ш е н и я, тоже можно понять... Для того, чтобы жить сносно, в его руках только одно оружие - запретить другим все, что только можно. А можно - все... Во время выборов - он знал, что им недовольны, его люди обошли всех тех кто допущен до голосования, и предупредили: <Будешь заходить в кабинку - изуродуем и сожжем дом. Голосуй, не заходя за бархат! Чтоб все было на виду>...
- Крепкий парень, - заметил Гуарази. - И чем же кончилось?
Личу пожал плечами:
- Девяносто семь процентов проголосовали за него чем еще это может кончиться?
- Но повозки ездят по городу, - заметил Роумэн. - И немало.
- Так этого алькальда пришлось нейтрализовать, - ответил Личу. Все-таки если самоуправство граничит с идиотизмом, приходится принимать волевые решения. Нельзя же до такой степени компрометировать институт государственной власти... Тем более, об этом узнали американцы, расписали в своей прессе, неприятно, согласитесь...
- Хорошо, - Роумэн достал свои совершенно искрошившиеся <Лаки страйк>, - а вы не смогли бы навестить Петерса, скажем, завтра? После того, как мы сегодня уйдем в Коста-Рику?
- И что? - поинтересовался Личу, аккуратно глянув на Гуарази.
- И получить от него иск к президенту Сомосе по поводу плантаций, домов, аптек, принадлежавших ему вплоть до того дня, когда он был арестован, а затем выслан в Штаты для заключения под стражу... Дело в том, что брат Петерса, социал-демократ, погиб в Освенциме...
- Где? - не понял Личу. - Где он погиб?
- В Освенциме, - повторил Роумэн. - Это лагерь, где гитлеровцы резали людей для проведения экспериментальных медицинских исследований. Резали, кстати без наркоза, чтобы определить наиболее явные болевые точки... Это лагерь смерти... Они там сожгли что-то около двух миллионов людей...
- Сколько?! - Личу даже выронил сигарету изо рта, резко притормозил, взял ее с кремовых чесучевых брюк, выбросил в окно. - Два миллиона?! Так это больше чем вся Панама...
- Он говорит правду, - тихо заметил Гуарази. - Так было.
- Так вот, - продолжил Роумэн, положив руку на плечо Гуарази; тот замер, однако ладонь не сбросил (молодец, Пепе, подумал Роумэн, мы еще поговорим с тобой, у нас есть время, можно о многом поговорить, особенно если ты не смахиваешь мою руку и это видят <первый> и <второй>; как можно за весь день не произнести ни одного слова, фантасмагория какая-то!). Так вот, - повторил Роумэн, - если бы вы завтра выслали экспресс-почтой в Манагуа иск Петерса к Сомосе, - диктатор забрал все плантации немцев себе, лично себе, он и войну-то объявил Гитлеру, чтобы завладеть лучшими плантациями страны, до десятого декабря сорок первого года он держал на стене кабинета портрет фюрера с дарственной надписью, - тогда мы получим лишний козырь...
- Если я отправлю вам хоть что-нибудь экспресс-почтой, - ответил Личу, - то этот пакет получит ваш сын... Это еще оптимальный вариант, скорее всего на почте придется доказывать родство вашей внучке... Здесь почта работает, как в прошлом веке... Телеграмма устроит?
Роумэн спросил Гуарази:
- Как вы считаете, Дик?
- Не знаю. Личу, на Сомосу это может произвести впечатление?
- По-моему, вас четверых шлепнут его гвардейцы в тот же миг, как только вы поднимете разговор о немецкой собственности, ставшей ныне богатством его семьи... Если это действительно так... Я, конечно, не знаю, может, у вас, - он кивнул на Гуарази, - есть в Манагуа сильные контакты, но мне кажется, что я обслуживаю четыре трупа, - вполне милые парни, но доживаете вы последние часы, жаль.
Роумэн подошел к метрдотелю и сказал, что его друзья хотели бы взять столик, который обслуживает голубоглазый официант.
- Конечно, конечно, - ответил тот, - эй, Франсиско! Сеньоры хотят, чтобы ты обслужил их! Быстренько приготовь столик!
- Да, да, - угодливо ответил Брокман. - Сию минуту, сеньоры... Я с радостью угощу вас самой прекрасной пищей нашего чудного <Каса Педро>.
Когда он накрыл стол белоснежной скатертью, стремительно расставил приборы и приготовился слушать заказ Роумэна, адвокат Личу тихонько сказал:
- Франсиско, если вы действительно тот Франц Брокман, что приехал сюда после войны с севера, то знайте: эти господа отправляются в Манагуа, чтобы вернуть немецкую собственность ее прежним владельцам.
Бокал выпал из рук официанта, сверкнув мертвенно-голубыми осколками; старик закрыл глаза, достал из кармана пилюльку и бросил ее под язык.
- Простите, сеньоры, - сказал он. - Немного шалит сердце... Я должен подать десерт моим британским гостям... Потом я с радостью отвечу на все ваши вопросы. Но вы не из полиции? Я ведь заполнил все формуляры и въехал сюда по разрешению североамериканских властей...
- Сеньор Брокман, мы представляем интересы тех честных немцев, не связанных с нацистами, которые пали жертвами преступных клик, - отчеканил Роумэн. - Поскольку у нас мало времени, я попрошу мэтра подменить вас, пусть десерт британцам принесет он сам, а вас мы приглашаем пообедать вместе с нами, не возражаете?
- Но... Благодарю вас... Но это не принято... И потом я не одет, как это положено для ресторана...
Роумэн снял через голову рубашку, остался в майке, улыбнулся:
- Вот мы и уравнялись в костюмах... <Первый>, пожалуйста, урегулируйте вопрос о подмене сеньора Брокмана.
Парень не пошевелился, словно бы не слышал Роумэна.
- Обращаться надо ко мне, - заметил Гуарази, - он выполняет лишь мои указания... Иди и договорись, - сказал он небритому. - Сделай это тактично, дай мэтру десять долларов, извинись, объясни, что мы торопимся...
Через минуту мэтр начал сам обпархивать британцев; Брокман опасливо снял свою белую куртку, не зная, что с ней делать; Роумэн взял ее у него из рук, повесил на спинку стула и обратился к собравшимся:
- Сначала, как полагается у нас, <гринго>, - <хайбол>. Потом - мясо, а на десерт - фрукты. Принято, сеньоры?
- Я бы не рекомендовал брать мясо, - понизив голос, сказал Брокман. У нас нет своих коров, туши везут из Давида, по жаре... А рыбу мы ловим сами... Она воистину прекрасна, а цена значительно дешевле.
Гуарази посмотрел на Брокмана; его глаза - как и в Мадриде, когда он не отрывал глаз от Кристы, - были полны скорби.
Когда мэтр подбежал к столу, Роумэн поблагодарил его за любезность, сделал заказ, заметив:
- Сеньор Брокман, видимо, в ближайшее время получит наследство, так что дружите с ним. Всегда надо дружить с тем, за кем будущее...
- О, мы старые друзья с сеньором Брокманом, - ответил мэтр. - Я рад, что вы привезли ему столь приятную новость... По случаю такой приятной новости хочу угостить вас, сеньоры, бутылкой настоящей <мендосы>. Это не подделка, действительно, из Аргентины...
- Подделка, - дождавшись, когда мэтр отошел, шепнул Брокман. - Здесь нет настоящей <мендосы>. Лучше пейте местное вино, оно прекрасно... Это американцы приучили здешних людей преклоняться перед иностранным... Янки, словно дети, - больше всего ценят чужое, хотя свое у них в десять раз лучше.
- <Кьянти> здесь нет, - заметил Гуарази. - Так что меня вино не интересует. Мистер Брокман, мы приехали, чтобы составить ваш иск к президенту Никарагуа Сомосе. С успеха мы берем двадцать процентов. У вас было что-то около двухсот тысяч долларов в банке, не считая плантаций и домов. Вы согласны
