техасский Роумэн г у л я е т: <Я ему сказал про вас, он очень потешался, хотите познакомиться?>
Роумэн оказался крошечным человечком в ковбойской одежде; хлопнув Пола по плечу, предложил выпить <хайбол>, спросил, откуда он родом: <Нет, увы, мы не братья, я бы мечтал найти брата, меня раздавило дело, будь оно неладно, нет свободной минуты...>
- Так остановитесь, - посоветовал Пол. - Набрали десяток миллионов баков - и хватит! Наслаждайтесь жизнью! Видите, сколько здесь прекрасных шлюх? Каждая стоит тысячу в месяц, - это если высшего класса. Сто тысяч за десять лет вперед - гроши. Я бы на вашем месте нанял тройку, завидую шейхам, нет ничего надежнее многоженства, жизнь в радость, никаких обязательств, одни наслаждения...
- Я смущаюсь называть вещи своими именами, - сказал коротышка Роумэн, - тем более, когда речь идет о женщинах.
- Наймите себе <паблик рилэйшенз офиссер>'... Возите его с собою, кивнете головой - <хочу вон ту девку>, - он вам ее сразу же приволочет...
_______________
' Чиновник по связям (англ.).
- Сколько хотите получать в неделю?
- Нет, я не пойду, - Роумэн покачал головой. - Я дорого беру, зачем вас разорять... Если хотите какую из здешних красоток, укажите пальцем, я и без денег все организую.
- Пальцем указывать некультурно, - сказал карлик назидательно, и Роумэн понял, что именно этим ограничивается его соприкосновение с культурой; хотя нет, наверняка он знает, что дичь можно есть руками, наверное, поэтому заказывает в ресторанах фазанов или куропаток, не надо мучиться с тремя вилками, все просто, а заодно соблюден престиж: дерьмовое крылышко птички в пять раз дороже самого прекрасного стэйка; ну и горазды люди на фетиши, выдумают блажь и поклоняются ей, врожденность закодированного рабства...
Спарк приехал через сорок минут, - спустило колесо.
- Знаешь, - усмехнулся он, когда они расположились за своим столиком, - я вожу машину с закрытыми глазами, прекрасно ее ощущаю, но, когда надо менять скат, ощущаю себя Робинзоном, путаюсь с ключами и очень боюсь заночевать на дороге...
- Вози с собой теплую куртку и виски, - посоветовал Роумэн. - Жахнешь от души, укутаешься, поспишь, а утром попросишь шоферов прислать тебе <автосос>', двадцать баков - и никаких забот... Ну, что у тебя?
_______________
' Служба помощи автомобилистам.
- Пол, мы получили письмо от Крис.
- Мне она тоже прислала телеграмму.
- Я хочу, чтобы ты прочитал ее письмо при мне.
- Слушай, Грегори, я чертовски не люблю сентиментальных сцен: добрый друг наставляет заблудшего, разговор по душам, глоток виски и сдержанное рыдание... Это все из штампов Голливуда...
- Ты можешь обижать меня, как тебе вздумается, Пол... Я все равно не обижусь, потому что люблю тебя... И знаю, что нет на земле лучшего человека, чем ты... Задирайся, валяй, все равно ты прочитаешь ее письмо при мне... Или, если хочешь, я его тебе прочту сам...
- Поскольку здесь им трудно оборудовать звукозапись, можешь читать.
- Что с тобой, Пол?
- Ровным счетом ничего. Просто я ощутил себя абсолютным, законченным, размазанным дерьмом. А поняв это, я стал отвратителен самому себе. Ясно? Я помог Крис уйти от меня. Я не хочу, чтобы она жила с дерьмом, понимаешь?
- Погоди. Сначала послушай, что она пишет...
- Я читал, что она написала перед тем, как уехать! Она сбежала! Она бросила меня! Да, да, да! Не делай печальное лицо! Мало ли, что я пару раз не приходил домой! Я всегда жил один, и я привык жить так, как считал нужным! Я тогда не мог ехать пьяным! Я звонил ей, но никто не брал трубку!
- Врешь.
- Если ты еще раз посмеешь сказать мне это слово, я уйду, Грегори, и мы больше никогда не увидимся.
- Хорошо. Прости. Послушай, что она пишет, - Спарк взял письмо в руку; Роумэн заметил, как тряслись его пальцы. - Вот, погоди, тут она рассказывает Элизабет про свое житье... Ага, вот эта часть... <Я не помню, у кого из европейцев я прочитала горькую, но изумительно верную фразу: <порою легче переспать с мужчиной, чем назвать его по имени>... Мне казалось, что Пола порою удивляло мое постоянное <ты>, я, действительно, очень не люблю никого называть по имени... Я назвала его <Полом> в прощальной записке. Жест дарующий и жест принимающий дар имеет разъединяющий... Так и те дни, которые я провела с ним, - дни надежды, дни разлук, но более всего я боюсь, что он не узнает, какое это было для меня счастье, какая это была нежность, которую он так щедро подарил мне. Каждый должен во что-то верить: в бога, космос, сверхъестественные силы. Я верила в него. Он был моим богом, любовником, мужем, сыном, другом, он был моей жизнью... Я благодарна ему за каждую минуту, пока мы были вместе, я благодарна ему за то, что он был, есть и будет, пока есть и буду я... Больше всего мне страшно, когда, просыпаясь, я не вижу его глаз. Он говорил, что глаза нельзя целовать, это к расставанию, плохая примета... Нет, уходя, можно все, только нельзя остаться... Я теперь часто повторяю его имя, оно делается ощутимым, живым, существующим отдельно от него... Я села и написала: имя твое - поляна в лесу, имя твое - поцелуй в росу, имя твое - виноградинка в рот, имя твое скрипка поет, имя твое мне прибой назвал, тяжко разбившись о камни скал, имя твое - колокольный звон, имя твое - объятья стон, ну, а если на страшный суд, имя твое мои губы спасут...>
Спарк поднял глаза на Пола, в них были слезы.
Роумэн ударил сцепленными кулаками по столу, заревел медведем:
- Суки паршивые! Дерьмовые, долбанные суки! - он обернулся, крикнув через весь зал: - Да принесите же нам виски, черт возьми!
- Ты должен поехать к ней, Пол...
- Нет.
- Почему? Она любит тебя.
- Я сломан. В каждом человеке живет своя гордость. Я не могу, чтобы она была подле раздавленного, обгаженного, стареющего и спивающегося мужика. Это предательство. А я не из этой породы... Мы с тобою предали Брехта, и Ханса Эйслера тоже предали, их нет в этой стране, их оболгали, извозили мордой об дерьмо и выбросили, как нашкодивших котят... А ведь они не котята, а великие художники, которые будут определять память середины двадцатого века! А кто здесь понял это? Кто встал на их защиту?! Кто?! Ты? Я? Украли мальчиков, раздавили нас подошвой, как тараканов... Я не могу взять на душу грех приучать ее к тараканам... Не могу... Она их и так слишком много повидала в своей жизни... Словом, тут у меня наклевывается одна работенка, предстоит полет в Вашингтон, - оформлю там развод и пошлю ей все документы... У нее впереди жизнь, а мне осталось лишь одно доживать.
- Как сердце?
- Прекрасно.
- Ты говоришь неправду. Пол. Ты ужасно выглядишь... Ты гробишь себя. Кого ты хочешь этим удивить? Надо выждать... Все изменится, поверь. Так долго продолжаться не может...
- <Изменится>? Да? Хм... А кто будет менять? Ты? Я? Стоит только прикрикнуть, как все уползают под лавку и оттуда шепчут, что <так долго продолжаться не может>... Кто ударит кулаком по столу? Я? Нет, я лишен такой привилегии, потому что мстить за это будут Элизабет и тебе, мальчики - в закладе... Должно родиться новое поколение, созреть иное качество мышления... А кто его будет создавать? Человечество несет в себе проклятие страха, согласись, именно рабовладение определяло мир с его основания до конца прошлого века, когда мы перестали продавать черных, а русские белых.
Девушка в коротенькой юбочке принесла виски; Роумэн погладил ее по округлой попке:
- Крошка, принеси-ка нам сразу еще четыре порции. И соленых фисташков, о'кей?
- О'кей, - ответила та. - А вам записка.
- От кого?
- От скотовода, - девушка усмехнулась. - От гиганта из Техаса.
Роумэн прочитал вслух:
- <Братишка, если ты и впрямь можешь заклеить здесь любую красотку, то я бы просил тебя побеседовать с той, которая вся в белом>. - Роумэн рассмеялся, пояснив: - Это гуляет крошечный ковбой, который стоит пятьдесят миллионов, Раумэн, видишь, вырядился в костюм первых поселенцев...
