бедолагу! Мы все, старики, такие вот хитрые. Победить-то по всему должен молодой, и это разумно, ан - глядишь ты...>
Серебровский поймал себя на мысли, что думал он сейчас нечестно, словно бы вслух, а на самом деле ему было приятно, что старик так мужественно и хитро выиграл бой, и сделалось ему стыдно самого себя, до того стыдно, что он даже быстро огляделся, не видел ли его кто...
Он долго прикуривал, потому что дрожали руки, потом сел под деревом и вдруг вспомнил свою лекцию в Бонне. Он читал тогда в большой аудитории университета, а за его спиной была тишина, а там на скамейках сидело пятьсот студентов и профессоров, и был только сухой морзяночный перестук мелка по гладкой поверхности черной доски, растянутой словно широкоформатный экран. А когда он кончил писать свое доказательство, раздались аплодисменты, и его провожали аплодисментами, пока он шел по коридору, а когда он спустился вниз, в него полетели гнилые помидоры и камни - у выхода стояли ребята с гуманитарных факультетов, восставшие против своих старых профессоров, связанных с нацистами, и его посчитали одним из <бизонов>, и Серебровский потом сказал коллегам, что расизм приобрел теперь новую грань - возрастную. Он, впрочем, отказался потом от этой своей формулировки, потому что талантливость предполагает доброту, прощение и, в первую голову, поиск своей вины, прежде чем вынести обвинение другому, а еще страшнее - другим. Он спорил тогда с собой: <Эти молодые правы, и я в конце концов могу отдать испорченный пиджак в химчистку. Обидно, конечно, когда тебя бьют единомышленники только за то, что ты рожден на тридцать лет раньше. Но они выступают против нацистов, а для них нацизм определен возрастом - тем, кому за сорок, могли жечь Новгород и Орадур. Но ведь они могли - те, кому за сорок, - быть солдатами другого фронта... Видимо, в памяти молодого поколения всегда сильнее сохраняется зло или же представление о нем. Добро забывается скорей, чем зло. И это тоже правомочно: помни люди одно лишь добро, злу было бы легче, ибо добро всегда однозначно, а зло многолико, а потому опаснее. Ничего, я потерплю, и даже не обижусь на них, и даже поблагодарю их за то, что они звезданули в меня гнилыми помидорами - откуда только, черти, тухлые нашли?..>
...Серебровский вошел в свой сарай и остановился около двери: на его надувном матрасе сидела Катя, обняв острые коленки тонкими руками; она смотрела на него спокойно и грустно.
- Я за вами, - сказала она. - Вы же обещали прийти, милый дедушка Шура.
4
Длинный крепкий парень, который предлагал Серебровскому иголку, сильно пожал его руку.
- Леонид Громов, - сказал он. - А это Лида, она заикающийся товарищ, поэтому молчалива.
Девушка улыбнулась.
- Я з-заикаюсь только на с-согласных.
Они встретились на околице, возле маленькой церкви. Деревянные ее купола на фоне закатного неба казались стальными, настороженными.
- Католические церкви похожи на ракеты перед запуском, - сказала Катя.
- Это она хочет показаться вам умной, - пояснил Леонид, - так сказать, разведка боем.
Серебровский почувствовал себя неудобно, он не понимал, как можно так говорить о девушке, но Катя не обиделась; усмехнувшись, она продолжала:
- Нет, правда... Я вообще считаю, что храмы - это память людей о ракетах... После первой атомной войны в самых диких уголках планеты уцелели люди, и какой-нибудь неграмотный дед рассказывал своему внуку о ракетах, которые тогда были... А внук не мог себе этого представить, нельзя же, чтобы каждый был гением и мог представить невиданное...
- Кювье? - спросил Серебровский. - Верите в теорию цикла? Все уже было? Человечество уничтожает самое себя, а потом повторяет пройденный путь наново, до новой катастрофы?
Леонид обернулся к Лиде:
- Видишь, как умные люди говорят, старуха! Мотай на ус, пригодится, когда политэкономию будешь сдавать...
...Отцу Николаю было лет двадцать пять. Очень высокий, мускулистый, с пушистой бородкой, он кончал обряд крещения... Мать, немолодая, с пергаментным лицом женщина, пела вместе с Николаем безголосо, перевирая мотив, явно мешая священнику, и все время завороженно смотрела на своего ребеночка, единственного и - как объяснил потом Николай - вымоленного в этой церквушке.
Заметив вошедших, священник суетливо заторопился, слова стал произносить гнусаво и невнятно, быстро закончил обряд, сунул руку женщине; она нежно и благостно приложилась к его пальцам и хотела было сунуть деньги, но Николай строго ее предупредил, отодвинув от себя:
- В ящик, в ящик, на нужды храма, Фрося. Я не беру, сколько вас всех учить.
- Берет, сукин сын, - шепнула Катя, - еще как берет... Перед нами сейчас выкобенивается.
Когда женщина ушла, отец Николай сказал:
- Добрый вечер, живописцы. Что, продолжим наш диспут - Луначарский против Введенского?
- Продолжим, - согласился Леонид.
Катя сказала Серебровскому:
- Мы сюда будто на занятия ходим: видите, как расписаны стены? Семнадцатый век. Только тогда так умели соединять красный и черный цвета.
- И сейчас на похоронах соединяют, - сказал Леонид. - Даже еще лучше.
Лида, видимо, что-то заметила в лице Серебровского и попросила его:
- Вы, пожалуйста, н-не обращайте на н-него внимания, у Лени всегда т-такой агрессивный стиль...
Отец Николай вернулся - в белой сетчатой тенниске и спортивных брюках. Серебровский поразился перемене, происшедшей в священнике: он сейчас был похож на борца - так сильны были его плечи, шея и руки.
- Коля, познакомьтесь, пожалуйста, - сказала Катя, - это Александр Яковлевич.
- Очень приятно.
- Ты у нас <отец>, - сказал Леонид, - а Катин приятель <дед>. Сплошная преемственность поколений.
- Где соберемся сегодня? - спросил священник. - У вас или на берегу?
- Н-на берегу. Там с-сырье для шашлыка и алкоголь.
Засмеявшись, отец Николай как-то опасливо посмотрел на Серебровского.
- Я не из епархии, - успокоил тот.
- Педагог? Инспектируете творческую молодежь?
- Просто отдыхающий. Отдыхаю, рыбу ловлю.
- Ах, так... А я, видите ли, судил по сединам.
- Наша Катиш, - пояснил Леонид, - тянется к авторитетам.
- Седины - это скорее от возраста, чем от авторитета, - сказал Серебровский. - Истинными авторитетами становятся в молодости. Когда человек становится авторитетом в старости - в этом есть что-то искусственное, сделанное.
- Так вот заигрывают с незрелой молодежью, - усмехнулся Леонид и обернулся к Лиде: - Ну что, марш- бросок на берег?
- Я-то на мотороллере, - сказал отец Николай, - мне бежать неловко... Паства не поймет...
- Костер там разожги, пастырь, - попросил Леонид, - чтоб искры стреляли в звездное небо.
Когда они вышли из храма, уже наступили ранние быстрые сумерки, и в высоком небе угадывался размытый серп снежного месяца.
Священник уехал на своем маленьком мотороллере, а Катя, Леонид, Серебровский и Лида пошли следом за ним по песчаной дороге, казавшейся в сосновом лесу белой и зыбкой, словно припорошенной первым осенним снегом.
Прислушиваясь к тому, как замирал треск мотора, Серебровский сказал:
- У реактивного лайнера точно такой же ритм работы, если слушать с расстояния в двадцать километров.
- Ну и что? - спросила Катя.
Серебровский смутился.
- Нет, ничего, - ответил он. - Просто я сказал, как вы меня учили, то, что подумалось.
- Способный вы ученик, - заметил Леонид, - так уж стараетесь, так стараетесь.
- Ты обязательно х-хочешь всех рассорить, - сказала Лида. - Зачем?
