- Я? Рассорить? Почему? Я говорю по методу Катиш - то, что чувствую. Вот сейчас я, например, чувствую, что надо сделать марш-бросок. А то в воду будет холодно лезть.
И, не дожидаясь остальных, он побежал по белой зыбучей дороге, то исчезая в тени деревьев, то рельефно высвечиваясь, когда лунный свет контурно фиксировал его фигуру.
Лида побежала следом за ним, мельком взглянув на Катю и Серебровского.
- Вы можете? - спросила Катя. - Или пойдем пешком?
- Я могу. Я по восемь километров каждый день бегаю, - с готовностью ответил он.
- Трусцой, что ль?
- Ею.
- Вы хорошо отвечаете, когда злитесь... Ну, бежим?
Они побежали, и Серебровский снова, в который раз уже за сегодняшний день, подумал, что со стороны он смотрится унизительно и смешно, словно примазывается к чужому счастью. Он видел, что Катя нарочно сдерживает шаг и что бежать она может значительно быстрее, и он подумал, что вся эта спасительная медицинская трусца придумана лишь для тех, кто пропустил свою молодость, а сейчас лихорадочно старается отдалить унизительную старость.
- Можно и побыстрей, - сказал Серебровский.
- Дыхание собьете разговором, - сказала Катя. - Молча вам надо бегать, а то отстанете.
- Не отстану. Бежим скорее.
- Память у вас хорошая?
- Это вы просто так спрашиваете или станете издеваться?
- Если очень устанете - наберите мой домашний номер...
- Это вы зачем?
Катя обернулась, и лицо ее было голубоватым в лунном свете, а губы, казалось, были измазаны шоколадом. Она стремительно бросилась вперед, и Серебровский понял, что бегает она по-спринтерски, профессионально, и, когда она скрылась за поворотом, решил было повернуться и уйти к себе, но потом резко себя одернул: <Как старая кокетка. Если решил уходить - надо было сразу уходить, а не рассусоливать>.
Когда он прибежал на берег, потеряв дыхание и вспотев, все уже купались посредине маленького заливчика, ограниченного тремя мшистыми валунами.
- Вам досталась бронза, дед! - крикнул из темноты Леонид. - Мы тут посоветовались и решили не вбивать клин между поколениями: Лида и Катиш уступили вам третье призовое место. Плавать умеете?
- Только вдоль по бережку, - ответил Серебровский.
- Здесь хорошее дно, - сказала Катя, подплыв к валуну. - Ныряйте, тут хорошо нырять.
- Я лучше отдышусь, - улыбнулся Серебровский, - а заодно шашлык отлажу.
Он отошел к костру и поднял крышку кастрюли. Мясо было чуть обрызгано уксусом; помидоров, лаврового листа и перца не было.
Серебровский вспомнил, как он готовил свой фирменный шашлык на даче, когда у него собирались друзья на день рождения, - вымоченный в красном вине, пересыпанный сунели, которую присылали из Тбилиси его ученики. Этот шашлык был символом празднества. Друзья по академии съедали по кусочку, от силы по два, выпивали по бокалу морозного кахетинского и разбредались по даче - договариваться, спорить, решать вопросы, иногда вспоминать былое, да и то уже в конце, перед разъездом.
<Мой шашлык, - вдруг понял Серебровский, - был лишь поводом для быстрого решения дел - можно договориться напрямую, минуя бюрократов. А здесь ребята собрались поесть и повеселиться. Им не важно, что шашлык из говядины и без специй. Важно, что есть несколько кусков мяса, много хлеба, костер и море. Им все мои шашлычные церемонии ни к чему. Молодому человеку и такой шашлык в счастье, а я раб дела, и я не могу сказать о моем деле <будь оно проклято>, никогда не смогу этого сделать>.
Серебровский нарезал несколько ивовых веток, очистил кору, нанизал мясо и раскидал костер так, чтобы угли легли ровной черно-красной площадкой.
- Александр Яковлевич, - снова позвала его Катя, - да будет вам! Идите купаться, вода как молоко!
- Добавь - парное, - хмыкнул Леонид. - Тогда ты будешь до конца оригинальной.
- А кто дальше пронырнет?! - крикнул священник. - Я тут до вас тренировался. Рекорды ставил! Жаль, акул нет, я бы повторил сюжет Олдриджа: отец, сын и подводное плавание.
- Сначала сына заведи, - сказала Катя, - а у тебя и матушки нет.
- Нашел бы он матушку, перестал бы служить батюшкой, - сказал Леонид. - За попов нынче одни аферистки идут.
Катя плеснула в него водой, отец Николай, поднырнув, схватил Леонида за ноги, и они начали смешливо дурачиться в воде: то ходили по дну на руках и делали стойку, то подбрасывали с рук Лиду и Катю, потом носились друг за другом наперегонки, выскакивали из воды, карабкались по громадному валуну на вершину, ныряли оттуда в темно-зеленоватую жуть ночного залива, а Серебровский сидел возле костра, обжаривал шашлык и вспоминал май сорок пятого, когда вот так же кругом все смеялись, кричали и пели, а он сидел на кладбище в Рансдорфе, на могиле Лены Ивановой, которую убили в последний день войны. Серебровский был влюблен в Лену, краснел, когда смотрел на нее, и над этим потешался младший лейтенант Мерзоев из седьмого отдела - ему было тридцать пять лет, и он казался тогда Серебровскому стариком, и он жалел Лену, которая приходила к Мерзоеву по ночам...
5
- Еще бы мясца-то, - сказал Леонид, обгладывая маленькую кость. Хорошо мясо... Браво, Александр Яковлевич, браво! Благодарим от лица службы... Не пропадете при возможных жизненных переменах - поваром будете.
- Я в Москве угощу вас настоящим шашлыком, - пообещал Серебровский и придвинулся к костру.
- Про Москву не надо бы, - сказал Леонид. - Это переводит наши отношения в разряд курортных знакомств: <Обязательно соберемся, вот мой рабочий телефон, звоните, жена будет рада!>
- Чего вы такой ершистый?
- От характера, - ответила Катя. - И от папы. У него папа - щука, а он пока что ерш.
- У меня папа акула, - поправил ее Леонид. - Не лакируй действительность, не надо.
- Все время пикируются, - обернувшись к Серебровскому, сказал священник. - Словно на диспуте католика и мусульманина.
- Вот-вот, - согласился Леонид. - В корень смотришь. А посему отпусти грехи, милый!
Он сделал глоток из бутылки, лицо его перекосило, он долго дышал горбушкой, тряс головой, а потом сказал:
- Не водка у нас, а дурман для трудящихся. Такой водкой можно убить даже импрессионизм: все цвета на один лад - серое с зеленоватым.
Лида включила транзистор. По <Маяку> передавали музыку из оперетт.
<Двадцать второго июня тоже все утро передавали танцевальную музыку и арии из оперетт, - почему- то вспомнил Серебровский, - дуэты Михаила Качалова и Татьяны Бах. Смешно: Качалова помнят мхатовского, а фамилия Бах связана навечно с церковной музыкой. Так всегда: мы рабы установившихся представлений. Во всем. Откуда это? От школы? Видимо. Наша метода школьного преподавания неправомочно авторитарна: <Только так, и никак иначе>. При такой системе застенчивый гений может остаться непроявившимся, а натренированный исполнитель чужих замыслов вправе сделаться эталоном для подражания. Надо детей, начиная с первого класса, информировать о прошлом, приглашать к рассуждению о настоящем и знакомить с самыми разными прогнозами на будущее. Для школ надо выпустить <Справочник данностей>. Против <дважды два> не попрешь, а что касается методов доказательства теоремы, то здесь в недалеком будущем возможны самые различные варианты>.
- Пошли потанцуем? - предложила Лида Серебровскому. - А то грустно стало.
- Скажи на милость, - сказала Катя, не отводя глаз от костра, - целую фразу махнула, и ни одного заикания: это значит, танцевать человеку охота.
- Она с ним, а ты со мной, - сказал Леонид и, быстро поднявшись, взял Катю за руку.
Серебровский улыбнулся Лиде:
- Вы уж простите меня, я танцевать не умею, сколько ни учился...
<А улыбка-то у меня вымученная получилась>, - подумал он, наблюдая за тем, как Леонид перебрасывал Катю с руки на руку, как он властно вертел ее вокруг себя и как он смело брал ее за плечи, привлекая к себе, а потом лениво отталкивал, чтобы через мгновение снова приблизить.
