...отгрохали из чистого дерева! Ведь это дерево везли сюда за три тысячи километров!
Голос Меженинова:
- Полковник! Какой вы стали ужасный критик!
А небось, ходя в погончиках, считали, что 'все действительное разумно'?
СТЯЖКА КРУЖКОМ
вокруг двух фигурок на гребне здания.
И УВЕЛИЧЕНИЕ.
Это Климов и Гай сидят на самом коньке. Вблизи них никого.
но оживленный плотничий стук.
Гай:
- ...и ничего никогда здесь из побегов не выйдет. Подлезали под проволоку и уходили подкопом,- а далеко? Кого мотоциклами не догнали,- высмотрели самолетом. Разве нас держит проволока? Нас держит пустыня! - четыреста километров без воды, без еды, среди чужого народа - их пройти надо! Полыганова я умней считал, а тебя тем более.
- Павел! Чем ждать, пока в БУРе или на каменном карьере загнешься,- лучше бежать! Что-то делать!
- Не бежать надо, Петя!
- А что-о!?
Вдохновение на лице Гая:
- Не нам от них бежать! А заставить, чтоб о н и от нас побежали!!
Климов пытается угадать мысль Гая. Веселый голос поет неподалеку.
- чом, чом, чернобров,
чом до мэне нэ прийшов!
Это ниже, где крыша еще не покрыта,- с чердака высунулся меж обрешетки тот мордастый молодой Ы- 655, сосед бандуриста, такой упитанный, будто он и не в лагере:
- мабуть, в тэбе, чернобров,
шапци немае?..
И оглядясь:
...Ну, ходимть, бригадиры, до Богдана! Галушки будем йисты!
ОТ НЕГО ВИДИМ
как Гай и Климов, сидя, съезжают по крыше сюда, вниз, и спрыгивают на чердак.
Здесь темнее. Двое уже сидят, остальные усаживаются под скосом крыши, в уголке чердака. Здороваются.
- Селям, Магомет!.. Здравствуй, Антонас!
Богдан:
- Що ж, панство, можливо буты спочинать? От мусульманского центра- е, от литовского - е, у русских ниякого центра нэма, Петька будэ тут за усю Московию. А у нас, щирых украинцев, руки завсе на ножах, тильки свистни!
плотничий стук - отдаленным фоном.
КРУПНЫМ ПЛАНОМ, ИНОГДА ПЕРЕМЕЩАЯСЬ, ОБЪЕКТИВ ПОКАЗЫВАЕТ НАМ
то двух, то трех из пяти. Эпическое лицо кавказского горца Магомета, доступное крайностям вражды и понимания (он уже очень не молод). Смуглого стройного литовца Антонаса - какими бывают они, будто сошедши с классического барельефа. Румяного самодовольного Богдана. Климова. Страстно говорящего Гая:
- Друзья! Вы видите - до какого мы края... Нас доводят голодом, калечат в карцерах, травят медью. И собаками травят. И топчут в пыли. Срока наши не кончатся никогда! Милосердия от них...? - никогда! Мы тут новые, но десять поколений арестантов сложили кости в этой пустыне и в этих рудниках! И мы - тоже сложим! Если не поднимемся с колен! МГБ нас как паук оплело, пересеяло нас стукачами большими и малыми. Мы потому брюхом на земле, что сами на себя каждый день и каждый час доносим начальству. Так какой же выход? Чтоб мы могли собираться! Чтоб мы могли говорить! Чтоб мы жить могли! Выход один:
Лицо Гая. Он страшен.
- Н о ж в с е р д ц е с т у к а ч а!
Магомет. Литовец. Климов. Бандеровец.
Да это трибунал!
...Пусть скажет нам Бог христианский, Бог мусульманский, Бог нашей совести - какой нам оставили выход другой?!
Они воодушевлены! Их тоже уже не разжалобишь!
...Не сами ли стукачи поползли за смертью?!..
ЗАТЕМНЕНИЕ.
музыка возмездия!
В серых тревожно шевелящихся клубах - экран. Меж них в середине - беззащитная, равномерно дышащая грудь спящего. Сорочка с печатью 'Лагерь N...'
Кромка одеяла.
И вдруг взметается (крупная) рука с ножом.
Удар в грудь! - и поворот дважды.
Снова взлет руки. С ножа каплет кровь. И струйкой потекла из раны.
Клубится, клубится экран, как дым извержения.
Удар!! - и поворот дважды!
и в музыке эти удары!
Взлет руки. Она исчезла. Серое и красное на экране.
протяжный болезненный человеческий крик:
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а...
Клубы расступаются. Виден весь убитый, лежащий на нижнем щите вагонки. И кровь его на груди, рубашке, одеяле.
И вокруг - еще спавшие, теперь в испуге поднимающиеся с вагонок люди
от крика:
- А-а-а-а...!
Комнатка - на семь тесно составленных вагонок. За обрешеченным окном - темно.
Это кричит - старик-дневальный в дверях, обронив швабру и мусорный совок. Это он первый увидел убитого и криком поднял спящих. Теперь, когда он не один перед трупом,
крик его стихает.
Все молча смотрят на убитого. Непроницаемые лица. Жалости нет.
ШТОРКА.
В той же комнате. Все - так же. Перед трупом стоит Бекеч. Два надзирателя. Режущим взглядом обводит Бекеч
- И ни-кто? Ниче-го? Не видел?!
заключенных. Они:
- Мы спали... Мы спали, гражданин начальник...
Дневальный
- Только подъем был! Гражданин надзиратель только барак отперли! Я за шваброй пошел. Прихожу, а уж он...
Бекеч сощурился.
- Тебя-то я первого и арестую! Ты мне назовешь, кто не спал!
КОРОТКОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.
те же серые клубы по экрану. та же музыка возмездия.
И тот же взмах руки с ножом. Вынутый нож кровоточит.
ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.
Больничная палата, ярко освещенная. За обрешеченным окном темно. На пятерых койках - больные. С шестой выносят на носилках тело.
Голос:
- В операционную! Быстро!
Тело вынесли, и Бекеч спиной своей прикрыл за носильщиками дверь:
- И вы?! То-же-ска-жете-что-не-ви-дели?!..
вонзающимся взглядом озирает он
оставшихся оцепеневших больных в своих койках.
...Не слышали, как здесь убивали? Десять ножевых ран - и вы хрипа не слышали? Тумбочку опрокинули,- а вы спали?
Больные - при смерти от страха, но не шелохнутся. Глаза их остановились. Еще раньше остановились, чем пришел Бекеч их пугать.
Крик Бекеча возносится до тонкого:
- Спали?! Одеялами накрылись, чтобы не видеть?
ШТОРКА.
Операционная. Врач с седыми висками из-под белой шапочки. Сосредоточен на работе. Его молодой помощник (больше виден со спины).
Очень тихо. Редко, неразборчиво - команды хирурга.
Операционный брат четко, поспешно, беззвучно выполняет приказания. У окна стоит Бекеч, следит
