что говорить — здорово играла. Если б пятый палец не раздробили — была б пианисткой, не хуже других…»
— Ну, что, августейший Август Ферстерович, попробуем?
Руки опустились на клавиши.
Звук показался резким и чужим.
Тринадцатый потек не тринадцатым, а каким-то триста тридцать третьим, чорте каким…
Никогда перекличка аккордов не была такой сухой и черствой, никогда родная мелодия правой не раскручивалась спиралью скуки и пустоты.
Марина с удивлением смотрела на незнакомые руки, так неумело месящие черно-белое тесто.
Она прекратила играть.
— Перепила наверно…
«Чорт знает. Нет, хватит. Так напиваться нельзя. А то совсем в животное превращусь. Да… А с чего я напилась? С тоски? Вроде б и не с тоски… Сашку с Тонькой выгнала? Ну так не в первой ведь. Аааа… конечно. Сон проклятый этот. Двадцать девять девок… Двадцать девять баб и тридцать лет. Постой, постой… Смотри-ка какое совпадение! Интересно. А может это и не баба будет? Мужчина? Парень, наконец. Неужели? Нет, но сон поразительный. Аааа! Так это явно знамение! Но парня… как-то и не хочется… Мужики они и есть мужики. А бабу? Чорт ее знает. Но приснился-то ОН…»
Марина посмотрела на фотографию. Впервые фото не вызывало никаких чувств.
«Лицо как лицо. Да и скажем прямо — очень обыкновенное лицо. Такое и у прола бывает и у сапожника… Человек великий, конечно, но что мне до того. Втюрилась, как дура какая-то в Алена Делона. Идиотка…»
Она подошла к фотографии.
ЕГО глаза смотрели с грустным равнодушием, маленький рот скупо сжался, в развале прядей было что- то коммунальное, двадцатилетней давности…
«Не твори себе кумира. А я сотворила. Нет, книги хорошие, что говорить. Но чего ж я так голову потеряла? Чудачка… Все равно что в Льва Толстого влюбиться…»
Слово «книги» заставило вспомнить все еще лежащий в сумочке Митин подарок.
Марина вытащила книгу, открыла, начала чиать и тут же бросила: слова, причудливо переплетаясь, складывались в замысловатый узор, на который сейчас смотреть не хотелось.
Зазвонил телефон.
Она сняла трубку.
— Мариночка? — спросил осторожный голос Леонида Петровича
—Да…
— Здравствуй.
— Здравствуй.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Ты не больна?
— Нет…
— А что такая грустная?
— Я не грустная.
— Марин. Так может съездим вечерком, посидим где-нибудь?
— Не могу.
— Почему?
— Не могу. И не хочу.
—Что с тобой?
— Ничего.
— А хочешь — на дачу поехали?
— Не хочу.
— Марин, ну объясни мне…
— Леня. Я прошу тебя сюда не звонить.
— Как?
— Так! Не звони мне! Я человек, понимаешь?! Человек! А не шлюха подзаборная!
Она бросила трубку и с остервенением выдернула вилку телефонного провода из гнезда:
— Дурак…
«Надоели все, Господи, как они мне надоели! Провались все пропадом! Никому звонить не буду. А приедут — не открою…»
Чувствуя в себе нарастающую тоску, Марина стала собираться.
Выходя из дома, бросила в мусоропровод остатки планчика…
День в ДК прошел мучительно: болела голова, звуки раздражали, ученики тоже.
Она сорвалась на Нину, пугливого Николая выгнала за плохую домашнюю подготовку, Олегу дала ощутимый подзатыльник, после которого он побледнел и, словно улитка, втянул голову в форменный воротник…
К вечеру стало совсем невмоготу: звуки, свет, слова, лица учеников мелькали, лезли в уши, пульсировали в глазах… Спросив анальгина у Риты, она запила его водой из-под крана и еле доволокла ноги до преподавательской.
Там шло оживленное одевание педагогов, только что закончивших уроки:
— Мариш, привет!
— Ты что такая бледная?
— Перетрудилась, Марин?
— Вот, девочки, что значит творчески к работе относиться!
— Ладно, не приставайте к ней… Марин, что, месячные, да? Дать таблетку?
— Да я дала ей уже, отвалите от нее…
— Ну извини, рыбка…
—А ты б дома посидела, Марин…
Она устало отмахнулась, опускаясь на стул. Женщины веселой гурьбой направились к двери:
— Ну, пока.
— Поправляйся, Марин!
— До свидания…
— До скорого!
— Всего…
Хлопнула дверь, их голоса стали удаляться.
Радуясь наступившей тишине, Марина облегченно вздохнула, потерла пылающие виски ладонями.
Дверь противно заскрипела, впуская кого-то.
«Штоб вы сдохли…» — поморщилась Марина, сжимая зубы.
— Марина Ивановна, добрый вечер! — пророкотал торопливый басок директора.
Его голос показался Марине слишком официальным.
Она подняла голову.
Перед ней стояли трое: улыбающийся круглолицый директор, притихшая девочка лет семи и… Господи, надо же, с ума сойти. Удивительно… Забыв про головную боль, она встала:
— Здравствуйте.
— Вот, Сергей Николаич, это наш лучший педагог Марина Ивановна Алексеева.
— Ну, Александр Петрович, это нескромно, — пробормотала она, разглядывая незнакомца, — «Удивительно».
Директор качнул свое приземистое тело, взмахнул короткопалой ладошкой:
— А это вот, Марин Иванна, новый секретарь парткома нашего завода — Сергей Николаевич Румянцев. И дочка его Танечка. — Очень приятно, — проговорила Марина, все более и более поражаясь сходству. «Да. Вот таким ОН приехал из ссылки тридцать лет назад…»
— Нам тоже очень приятно, — проговорил Сергей Николаевич и наклонился к девочке, — Что ж ты не
