– Ой, будут, Семен Семеныч, вы так интересно, так мудро рассуждаете. Но я все же к этой вашей легенде знаменитой хочу вернуться. Как я правильно поняла, вы ее серьезно не воспринимаете, нет?
– Воспринимаю я, милая, так, как эту вот лотерею, – Баркасов покосился на скомканную газету. – Пудрят мозги все кому не лень. Думаешь, не говорил я с Михелем-то нашим об этом? Да сколько раз говорил, стыдил его: «Зачем тебе-то это все? Что ты тут у нас все мутишь? Ведь все равно прошлого не вернешь. И если таким макаром молодежь хочешь к себе, к церкви своей сектантской привлечь – ну, байками-то этими заинтересовать, так это грех». Молодые-то вы ведь стали сейчас падкие на все такое. В церкву просто так не пойдете, нет, скука вам все да лень-тоска. А вот поставь возле церкви телевизор или этот, как его… видюшник, или автомат игральный, или еще лучше – пусти байку о том, что в церкви кажну ночь на полу следы мокрые являются, когда Водяной из пруда своего вылезает детей своих искать, так вы ведь все как один туда кинетесь. Как же без вас-то такое, а? Ведь отбоя сразу не станет. Разве я не прав? То-то прав. Я и говорил Линку: «Ну, зачем ты это все начинаешь-то?» Ведь был бы он пастырь настоящий, пастырь добрый, разве стал бы такими фокусами молодежь смущать, привлекать? А вот цэрэушник-то, резидент засланный, он как раз ничем таким и не побрезгует. Наоборот! Специально у них там и метода такая в их центрах разработана, работа с вами, воронами доверчивыми, молодыми. Упор на эту, как ее… на мистику. На колдовство!
– Да, я уловила вашу мысль, – сказала Катя. – Очень тонкая мысль. И очень даже может быть. Вы, наверное, как всегда, зрите в самый корень, не то что я. Ну, тогда самый-самый последний вопрос. Вы слова Ирины Преториус предсмертные помните?
– Про руку-то? Как же… До смерти не забуду.
– И как, по-вашему, бред это был у нее или же…
– Я порой думаю: уж не почудилось мне это в горячке? – Баркасов кашлянул. – Потом вспоминаю все от слова до слова. Как шептала-хрипела она, бедняжка, как глядела на меня… Аж жутко станет… Нет, явь все была, и слова эти самые она говорила, я уверен – что-то еще сказать хотела, да не успела, не смогла.
– Значит, она не бредила?
– Нет, – Баркасов покачал головой, – она хотела что-то сказать. А лицо у нее при этом такое было, что… Словно черта морского она вдруг в волнах увидала, вот какое лицо. – Он посмотрел на Катю и тихо закончил, словно не хотел произносить того, что вертелось у него на языке: – Вот и болтай после этого что хошь, вот и куражься над этой вашей… ну, как ее… над мистикой-то!
Глава 22
МОКРЫЙ СЛЕД
«Век живи – век учись», – так ответила Катя на совершенно праздный вопрос Мещерского, удалось ли ей побеседовать с Баркасовым. Оба: и Мещерский, и Кравченко – проснулись только к завтраку. Кравченко казался почти прежним. Завтракал с отменным аппетитом, за троих, однако…
– Хочешь, сон свой расскажу? – спросил он вдруг Катю.
Это было что-то невероятное. Катя не могла припомнить, чтобы Драгоценный В.А. когда-нибудь рассказывал сны. Скорее всего, ему вообще ничего никогда не снилось, потому что спал он обычно, по его же собственному признанию, «как бревно».
– Мне приснилось, что я вдруг проснулся среди ночи, – сказал Кравченко, – где-то в комнате в темноте гудел комар. Тошненько так: пи-пи… Ты крепко спала. А я встал и выглянул в окно. Ночь была лунная, светлая, и там, за окном, оглушительно квакали лягушки. И вода в пруду блестела, как лак.
– Из окна нашего номера пруд не виден, – заметила Катя, – тебе, значит, приснилось, что ты не в гостинице, а где-то еще.
– Нет, номер был наш. Ну-ка, сделай мне еще бутерброд с сыром. И джема потолще сверху, не жадничай. – Кравченко с одобрением следил, как Катя хлопочет за столом. – И окно тоже было наше, только на нем не было жалюзи, а были такие белые занавески. И они колыхались от сквозняка, потому что окно было открыто. И тут я услышал такой гул и скрежет, будто трактор по улице гремит. Выглянул в окно и увидел, как с дюны прямо к пруду съезжает танк. Здоровый такой, как в «Балладе о солдате» показывают – немецкий, с крестом. «Тигр»! Его гусеницы зарывались в песок, лязгали и грохотали. Я подумал: «Он же всех в поселке перебудит». Наверное, это какие-нибудь поисковики местные громадину эту здесь, в песках, отыскали, отрыли и теперь перегоняют куда-нибудь на продажу.
– Это ты прямо во сне решил про поисковиков? – спросил Мещерский.
– Ну да. И я захлопнул окно.
– И что дальше? – спросила Катя.
– Ничего. Грохот стих, а я проснулся, – ответил Кравченко.
– Помнишь, я вам про танки в дюнах говорил? – сказал Мещерский. – И потом об этом же разговоры были. Этот твой сон, Вадик, просто некий психологический трансформер. Скажи спасибо, что тебе это приснилось, а не та утопленница из пруда к тебе в окошко во сне заглянула. М-да… Это я, кажется, не слишком удачно пошутил. – Он виновато глянул на рассерженную Катю. – Да, о чем бы мы с вами ни говорили, разговор непременно к этой теме свернет… Ну ладно. Катюша, ну как дела, удалось поговорить с Баркасовым?
Вот тут Катя и ответила той самой сентенцией и пояснила:
– Знаете, у этого старичка весьма оригинальный взгляд на многие вещи. Например, он мне объяснял, кем может оказаться Линк.
– И кем же? – спросил Мещерский.
– Шпионом-резидентом. Баркасов склоняется к тому, что непременно из ЦРУ, потому что название немецкой разведки мы так и не вспомнили. Абвер вроде бы устарело, а?
– И-эх, когда я был шифровальщиком в ставке фюрера, – Кравченко мечтательно вздохнул, – впрочем, все может быть. В таком месте, в такое время, с такими мозгами, да… Герр Поппельбаум, – он обернулся к Мещерскому, – а сколько на ваших швейцарских?
– Ровно десять, – Мещерский глянул на часы.
– Ну что сегодня делать будем? Чем займемся? Завтра, вы как хотите, говорите, что хотите, а я на