– Всегда рад, пожалста, фройляйн. – Линк галантно пропустил Катю и Марту. Они шли по лужайке мимо пруда.
– Неспокойно себя чувствую в этом месте после вчерашнего, – невольно вырвалось у Кати, – забыть никак не могу… К тому же этот ваш пруд порождает такие причудливые легенды.
– Это Михель, наверное, вам рассказал? – тихо спросила Марта.
– Да, но не только он.
– А кто еще?
– Илья кое-что, – Катя оглянулась на отставшего Базиса – он закрывал машину, – и ваша подруга Юлия. Она уверена, что есть на свете места, притягивающие несчастья, как магнит. И с ней не поспоришь. Вот эта церковь, например. Всего несколько дней назад мы все трое были свидетелями того, как с этой колокольни вниз хотел броситься один человек… Вы его хорошо знаете, Марта. А потом утопленница всплыла со дна этого же пруда. И в прошлом тут тоже, оказывается, были несчастные случаи, пропажи людей, убийства. Не много ли ужасов для такого небольшого пространства?
Они медленно поднялись по плоским выщербленным ступеням. Дверь действительно была распахнула настежь, и чтобы тугая пружина не срабатывала, ее приперли двумя кирпичами. Внутри было сумрачно и прохладно.
– Миха, света нет, чтобы алтарь рассмотреть, – сказала Марта, – включи верхние лампы. И что-то сыро тут у тебя. – И добавила шепотом, обращаясь к Кате: – Все эти россказни – просто дань местной моде. Я когда сюда к Грише переехала, тоже наслушалась страшилок про детей Водяного. Мне кажется, это все от скуки. Честное слово, от тоски. Катя, вы столичный житель, вы и представить себе не можете, какая здесь тоска, когда заканчивается сезон. Целыми днями осенью, зимой хлещут дожди, ветер воет на чердаке. Я первое время просто не знала, куда себя девать. Сейчас вот Грише даже условия ставлю: как хочешь, дорогой, но веди свой бизнес так, чтобы хоть на короткое время мы зимой и осенью могли выбираться в Питер, а может, и в Москву. Сейчас, до свадьбы, как говаривал мой папа, самое время задавать нужный вектор будущей совместной жизни. А то потом, как привыкнет, что ты его жена, то…
Марта вдруг перестала болтать и резко остановилась. Они миновали двери, узкую прихожую и теперь находились в проходе между скамьями. Правда, длинный ряд новых скамеек для прихожан выстроился только с левой стороны. Справа все скамьи были сдвинуты к стене и громоздились штабелями, освобождая место для не убранных еще стройматериалов – груды досок, фанеры, каких-то панелей. В церкви терпко пахло масляной краской. Было очень просторно и сумрачно. Линк пока так и не включил свет.
Марта застыла в проходе, Катя шла следом за ней и едва не налетела на нее. Сзади подходили остальные. Катя услышала, как Катюшин самым безразличным тоном спрашивал Кравченко про рыбалку. И в это мгновение под высоким потолком ярко вспыхнули матовые лампы-шары, и Катя увидела то, на что с таким испугом и недоумением уставилась Марта.
На серых каменных плитах пола отчетливо выделялись темные бесформенные пятна мокрых следов.
Марта вдруг нагнулась и дотронулась до одного. Это был свежий речной ил. И тут внезапно Катя почувствовала, что… Это было то самое, уже знакомое ощущение – за ними кто-то наблюдает. В церкви, кроме них, кто-то был. Где-то там, впереди, за скамьями, за дубовой кафедрой.
Как и тогда, в роще, Катя чувствовала на себе чей-то взгляд. И невольно отпрянула, наткнувшись на пробравшегося к ней по проходу Катюшина.
– Ну, смелее, – сказал он бодро, – не застопоривай движе…
Он увидел их лица. А потом то, на что они с Мартой смотрели, так и не решаясь перешагнуть через это.
Линк, отстранив Катю, пробрался вперед.
– Это что? – спросил его Катюшин. – Это то? Это и есть твои…
Но Линк, напряженно смотревший на пол, вдруг испустил удивленное восклицание. И Кате почудилось в этом восклицании явное облегчение. Он наклонился и, как и Марта, тронул следы. Потом выпрямился и, зорко оглядывая зал, прошел к кафедре.
– Нет. Это не то, – произнес он, обращаясь к участковому, – маленький нога, очень маленький. След – свежий, грязный. Я видеть не такой… То есть мне казаться, что я видеть однажды. А это я знать, кто приходить сюда. Это… – он заглянул за кафедру с таким видом, словно играл в прятки, – это приходить ко мне. – Он нагнулся и заглянул под скамьи и вдруг позвал так, как обычно дети зовут любимых кошек или хомячков: – Машь-я, Ма-шень-ка…
Катя посмотрела на дубовую дверь прямо за кафедрой. Что там? Ризница? Дверь была приоткрыта – узенькая темная щель.
– Михель, – шепнула Катя и кивнула. Линк понял, подошел к двери и внезапно рывком распахнул ее. В сумрак стремительно юркнула невысокая щупленькая фигурка.
– Не надо бояться. Машь-я, нас не бояться. Выходить. – Линк цепко ухватил прятавшуюся за руку и попытался вывести из ризницы. И тут все увидели, что это просто девочка лет двенадцати – тощий нескладный подросток в болоньевой куртке не по росту, мешковатых спортивных штанах и резиновых ботах, почти по щиколотку вымазанных илом и грязью.
– Крикунцова, ты? Ты как здесь? Чего прячешься от нас? – воскликнул Катюшин. И в его голосе Катя чутким ухом уловила облегчение. Она и сама теперь узнала девочку – та самая странная, явно не совсем нормальная, что приходила уже к Линку.
– Не бояться, не надо, – мягко сказал девочке Линк. Он попытался вывести ее из ризницы, но она судорожно пятилась, цепляясь свободной рукой за косяк. Бледное личико ее кривилось в плаксивой гримасе, а взгляд мутных голубых глаз перебегал с предмета на предмет. Но вот она словно сделала над собой некое усилие и прямо взглянула на них, сгрудившихся в проходе. Тут позади раздался скрип и стук закрывшейся двери – в церковь вошел кто-то еще.
Крикунцова вдруг дернулась сильнее, пытаясь вырвать руку у Линка.
– Отпусти меня, – тоненький голосок ее срывался на визг, – пусссти!
Взгляд ее скользнул по Кате, и вдруг глаза девочки испуганно расширились. Лицо скривила судорога, и
