Сукновалов тяжело опустился за столик. Мещерский изумился: только что казалось, что под полосатым тентом все столики заняты и вообще – яблоку негде упасть. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, – нате вам место. Сукновалов посмотрел на часы. Мещерскому виден был его тяжелый мясистый профиль, толстая шея, подбритый затылок. Сукновалов больше не улыбался. Лицо его было угрюмым и сосредоточенным. «А ведь он ревнует Марту, – осенило вдруг Мещерского. – Он ее зверски ревнует ко всем. Даже к Линку».
– Вот, прошу, – Юлия, как ночная бабочка, порхнула к столу с подносом. – Григорий Петрович, а мой Илья вам ничего еще не говорил?
– О чем? – Сукновалов пригубил коньяк, посмотрел на Юлию, и лицо его снова обрело снисходительно- добродушное выражение.
– Илья, ну как же ты?! – воскликнула Юлия так громко и укоризненно, что Базис, крутившийся возле гриля, уронил с вилки только что подцепленную сосиску, а все головы в кафе снова, как подсолнухи, повернулись. – Что же ты молчишь-то?
– Да забыл! Из головы просто вылетело! – Базис, вытирая руки салфеткой, заспешил к столу Сукновалова. – Ну, Григорий Петрович, все, обкатал я наше авто, резину обновил.
– Успел уже? Когда? – Сукновалов хлопнул себя по колену.
– Да вчера вечером. Я и не думал, да ребята подначили – давай да давай, прокатись с ветерком. Юля мне: подожди, вот Григорий Петрович приедет, а я… Не утерпел. Так проверить хотелось.
– Ну и?
– Зверь машина, Григорий Петрович. Мотор что оркестр симфонический. Если желаете, можно прямо сейчас и…
Сукновалов отодвинул пустую рюмку.
– Нет, Илюша, только не сейчас. Устал я что-то. Замотался. Да и ты, гляжу, не того что-то, не в форме. Неприятности?
– А, – Базис махнул рукой, – с утра жилы все вымотают.
– Да ты толком говори. – Сукновалов спрашивал, но смотрел мимо собеседника. – С отелем проблемы? С деньгами?
– Да нет, – Базис тяжко вздохнул, – не с деньгами. Так, муть голубая… Здесь у всех с самого утра все наперекосяк, Григорий Петрович, как милиция-то снова налетела.
Сукновалов рассеянно покивал: да-да, слышал, знаю, очень жаль.
– Давай не будем себе портить праздник, Илюша, – сказал он, поднимаясь. – В следующий раз машиной займемся. Специально с Мартой к тебе заглянем. На днях я как-нибудь дела свои пораньше закончу, и обкатаем резину. Доставим Марте удовольствие, прокатим с ветерком. Да, кстати, Юля мне сказала, что ты, кажется, видел мою ненаглядную вместе с родственничком?
Базис кивнул.
– Долгонько она у него загостилась, – хмыкнул Сукновалов. – Михель-то парень тихий, смирный, а при случае заболтает кого угодно. Ну, ей практика с ним-то… я насчет языка немецкого… Практика нужна. В Европу мы с ней едем через две недельки.
– Конечно, Григорий Петрович, – поддакнул Базис. – Европа – это круто.
Сукновалов расплатился за коньяк, направился к выходу и на ступеньках столкнулся с Катюшиным. Тот до кафе добрался пешим – стрекота его мотоцикла никто не слышал. Позади Катюшина Мещерский увидел Катю.
– Здравия желаю, – мрачно поздоровался с Сукноваловым Катюшин. Вид у него был, как и голос, – мрачным, как туча.
– Вечер добрый, лейтенант. Откуда вы такой пасмурный? – осведомился Сукновалов, и в дружеском его тоне Мещерскому, сразу же тревожно насторожившемуся при виде Кати и участкового, померещилась легкая издевка.
Катюшин глянул на Сукновалова. И в его взгляде читался ясный ответ – от верблюда. Он обошел Сукновалова и медленно направился к столику Дергачева.
Катя нерешительно остановилась на пороге кафе.
– Привела все-таки, – шепнул Мещерскому Кравченко. – Уломала. Ну, Катька! Ну, что-то будет.
Едва завидев Катюшина, не на шутку встревожился и Базис. Лицо его потемнело, на скулах вспыхнул гневный румянец. Катюшин приблизился к Дергачеву. В этот момент кассета в магнитофоне, оглушавшем всех, неожиданно закончилась. Над верандой в вечернем воздухе плыл сигаретный дым да размеренный гул голосов.
– Иван, – напряженный голос Катюшина резко выделялся в этом гуле, – пойдем. Надо поговорить.
Дергачев точно очнулся. В руке у него была тяжелая пивная кружка.
– Садись, Клим.
– Нет, не здесь. Пойдем со мной.
Мещерский почувствовал, как мгновенно стихли, точно умерли, все голоса в кафе.
– Я пью свое пиво. – Кружка Дергачева была пуста. На столе стояли еще две пустые бутылки «Балтики». Осколки третьей, разбитой, Чайкин, неумело шурхая по полу щеткой, заметал на совок.
– Иван, идем со мной, – Катюшин чуть подался вперед. – Есть разговор, Иван.
Дергачев поднялся. Он был выше участкового на целую голову.
– О чем?
