Кате показалось, что на их фоне мелькнула чья-то тень. Силуэт приблизился к окну. Вроде бы женский. Кто-то стоял в комнате у окна и, быть может, смотрел на луну и на темную неподвижную гладь воды, если, конечно, через шелковую ткань занавесок что-то было видно.
– Искупаться не тянет? – шепотом осведомился вдруг Кравченко.
– Нет, – испуганно ответила Катя, – ты что?
Кравченко подошел к самой воде. Снял кроссовки, закатал джинсы до колен и шагнул в топкий ил. Катя следила за ним – у нее вдруг перехватило дыхание. Кравченко шел по воде. Вот уже и джинсы намокли, а он, словно не замечая, заходил все глубже. Вода дошла ему до бедер, потом до пояса.
– Вернись, – шепотом попросила Катя, – пожалуйста. Пойдем отсюда.
Кравченко развернулся в воде. Он стоял в самом центре серебристого лунного круга, мерцавшего со дна.
– Выходи, я прошу тебя, выходи из воды!
– Почему? – тихо откликнулся он. – Ну почему, скажи?
– Потому что!
– Тут никого нет. – Он поднял руки, словно сдавался. – Никого, смотри!
Он с силой ударил по воде руками, разбивая мерцающий дрожащий круг. Всплеск, фонтан брызг – словно крупная хищная рыба ударила хвостом.
Рыба? Пловец?
Из окна флигеля послышался придушенный женский вскрик. Окно со звоном захлопнулось, прищемив занавеску. Щелкнул шпингалет. В желтом дверном проеме церкви возникла долговязая нескладная фигура.
– Wer ist hier [10]? – загремел над прудом голос Линка.
Кравченко шумно, как кит, нырнул, снова с удвоенной силой и азартом ударив по воде руками и грудью. Катя видела, как на том берегу Линк застыл на месте, цепляясь за дверной косяк, так и не отважившись спуститься к воде.
В темноте послышался шорох – мокрый Кравченко в камышах выбирался на берег. У Кати не было слов! От страха или от душившего ее смеха – она так и не поняла.
Через много-много дней она вспомнила эту ночь и этот пруд. И Драгоценного В.А. – мокрого как мышь и торжествующего. Они умчались оттуда, как воры. Бежали всю дорогу, чтобы Кравченко не замерз и не схватил воспаление легких. В гостинице взлетели вихрем по лестнице, едва не сорвали дверь с петель и в изнеможении рухнули на кровать (покрывало потом пришлось сушить в ванной). И вот именно тогда у Кати впервые появилось ощущение, что черта под всей этой историей ПОЧТИ подведена. Ах, если бы она только знала, сколько еще событий скрывается за этим коротеньким словечком!
А наутро, в половине восьмого, разбуженная солнечными ласковыми лучами, Катя, бодрая и отдохнувшая, спрыгнула с постели, нацепила первое, что попалось, – футболку Кравченко, подняла жалюзи и распахнула окно.
– Доброе утречко, – послышался снизу дребезжащий старческий голос. – Новость-то слыхали, нет? В поселке-то говорят – взяли вроде вчера насильника-то, душегуба-то этого. Чтоб его, паразита, пополам поезд переехал! Вроде участковый наш постарался, молодец парень, давно пора. Милиции снова в поселке – тьма-тьмущая. Вот какие дела-то, красавица, на белом свете творятся, а ты спишь!
Во дворе, под самым Катиным окном, стоял Баркасов. Забыв про свою метлу, он настороженно, с любопытством смотрел на улицу, качая головой и тяжко вздыхая.
Глава 30
ПОЧТА
Следовало отыскать Катюшина. И немедленно. Однако улизнуть по-тихому из гостиницы не удалось. Внизу Катя наткнулась на Юлию.
– Без завтрака? Куда? Не пущу, нет и нет. – Юлия шутливо расставляла руки. – Эти два гаврика улимонили спозаранку, а теперь и ты еще. На хоть кофе выпей с бутербродами. Все уже на столе. К участковому торопишься за новостями?
Катя кивнула: врать и отнекиваться было глупо.
– Что-то не нравится мне это, – сказала Юлия, сразу помрачнев. – Очень даже не нравится. Я, конечно, двумя руками за то, чтобы этот кошмар закончился. Но чтобы закончился вот так – нет уж, дудки. Я за справедливость.
– Но Дергачева пока что никто ни в чем не обвиняет. – Кате было неловко. Врать все же приходилось.
– Ну да, держи карман! Мне вон Илюшка мой поведал, как его Клим в гараже долбал. При тебе, кстати, это было, да, – Юлия скользнула по Кате взглядом. – Зря вы с ним так. Несправедливо. Я своего Илью знаю. Он, конечно, не подарок, и закидоны у него разные, и характер не сахар, и на сторону он, паршивец, иногда гуляет. Но чтобы это, вот то самое… эта мерзость… Да как у Клима мозги-то только повернулись обвинять его! Зря вы это, зря. Ты-то правда, что, с тебя какой спрос, а вот с Клима спрос особый. Он ведь наш, здешний. И я с него за Илюшку своего еще спрошу. Будь спокойна.
– Я спокойна, – ответила Катя, подавленная натиском темпераментной собеседницы. После такой отповеди столь радушно предложенный завтрак не лез в горло.
– Да ты что? Обиделась на меня, что ли? Ой, – хмыкнула Юлия, – это ты брось. Я тебе-то отчего это все говорю? Потому что ты – это ты, ты – это не он. Ты искренне помочь нам хочешь. И нас тебе жалко. И Крикунцову ты жалела, что я, не видела, что ли, какие вы с твоим-то тогда в гостиницу вернулись? И не глупая ты вроде, думаешь сначала, а уж потом – раз, два, с плеча и по лбу, – Юлия снова окинула Катю с ног до головы пронзительным взглядом. – Я тебе вот что скажу, и это чистая правда: попридержи Клима, а то беды не миновать. Я не знаю, какая муха его укусила, что он вдруг ни с того ни с сего Ивана в
