потрошители записал, только он крупно не прав. И сам это потом поймет. Но когда он поймет и до его начальства это дойдет – тогда уж поздно будет. А к тебе он неровно дышит. Я давно уже заметила, на что наш Климчик губы свои раскатал. Только это, может, сейчас и как раз то, что надо. По крайней мере тебя-то он выслушает. А ты скажи ему – так прямо и скажи: «Дурак ты Клим, дурак, идиот и простофиля».
Катя слушала ее и думала: знала бы она. Знала бы, кто всю эту кашу заварил!
– Ладно, я попытаюсь, – сказала она, поднимаясь.
– Правильно, попытайся, да обаянием, обаянием ему прямо по башке его глупой трахни, не стесняйся, муж не узнает. Что узнаешь, расскажешь потом?
– Конечно. Спасибо за завтрак. Я пошла.
– Если что, потом еще раз вместе сходим. Да не к Катюшину уже, а прямо к его начальнику. Если Марта заедет, и она с нами пойдет. Иван ей не чужой. Мало ли что там между ними было, а несправедливости в отношении человека допускать нельзя.
– А что между ними было? – наивно спросила Катя.
– Долго рассказывать, потом, – Юлия вздохнула. – Несчастный он парень, Иван. Его пожалеть надо, а не в тюрьму пихать. Но разве ж они что-то понимают? Это только женское сердце способно понять. Тонкая душа.
Катя быстро шла по поселку. Площадь, залитая утренним солнцем, снова была пуста и безлюдна. Ни торговых палаток, ни машин, ни шумной толпы. Мусор и тот почти весь уже убрали за ночь. Сколько же перемен несет с собой новый день – просто чудеса. И то, что вчера еще казалось таким реальным, таким осязаемым – горы ящиков со свежей рыбой, вереницы трейлеров, разноязыкая толпа, наводнившая поселок, – наутро исчезло, словно испарилось. Будто и не было двух этих ярмарочных дней в Морском, принесших такое веселье, такой страх и такую печаль.
На дверях опорного пункта висел замок, как на сельском амбаре. Даже крупнее и страшнее. Не видно было нигде поблизости и мотоцикла. Катя не пала духом и сразу же двинулась на поиски улицы Баграмяна – адрес участкового смутно брезжил в ее мозгу, при ней Клим называл его Чайкину.
Узкая улочка, затененная старыми яблонями, склонявшими свои ветки, усыпанные недозрелым белым наливом, начиналась сразу за углом почты. Пройдя по ней, Катя поначалу не встретила никого, кроме кур, рывшихся в траве у забора и склевывавших сквозь штакетник смородину с кустов. А потом набрела на копавшегося в своем гараже пенсионера. Обливаясь на жаре потом, он подкачивал колесо своего старенького «жигуленка». От него Катя и узнала, что участковый снимает комнату совсем рядом, у Сидоренковых, через три дома.
Старый двухэтажный дом с круглым «мезонином», явно еще немецкой кладки, прятался в глубине такого же старого разросшегося фруктового сада. Новый синий штакетник густо оплетал шиповник. В его цветах гулко жужжали пчелы. А возле калитки росли чудесные, смахивающие на оранжевые прожекторы подсолнухи. В другое время Катя непременно восхитилась бы и залюбовалась незатейливой простотой и сельским уютом жилища Катюшина. Но сейчас ей было не до яблок и подсолнухов. Она долго и громко стучала в запертую калитку в надежде вызвать кого-то из хозяев Сидоренковых или же из новых жильцов. Но, кроме басистого ленивого лая дворовой собаки, ничего не услышала.
Она плюнула с досады и решила снова вернуться к опорному – а вдруг Катюшин уже там? И вообще – где его носит с утра? И где сейчас Дергачев – уже в КПЗ, в том «пенале», так испугавшем своей теснотой и клопами Чайкина? Или же подозреваемого еще вечером забрали с собой в Зеленоградск вызванные оттуда оперативники? А Катюшин тоже уехал туда и еще не возвращался?
Катя ругала себя на чем свет стоит: вместо того, чтобы целое утро носиться по поселку, надо было прямо в гостинице переговорить с Чайкиным! Он наверняка уже на кухне – Юлия лодырей не держит. И уж он-то точно знает, где его соседи по дому. Интересно, ночевал ли Катюшин среди своих роз и подсолнухов? А может быть, вместе с опергруппой ночь напролет искал какие-то улики, чтобы уж окончательно и бесповоротно предъявить Дергачеву обвинение? Может быть, они даже проводили обыски? Но где? Не в этой же рыбацкой хижине, где Дергачев жил на виду у всех бок о бок с участковым?
От подобных мыслей Катю бросило в жар. А может, и от солнцепека. Из-под черных очков она зорко обозрела площадь – да, она снова вернулась туда, откуда пришла. Дурная голова ногам покоя не дает – эх, права поговорка. И даже отсюда, с другого конца площади, видно – на дверях опорного пункта по-прежнему амбарный замок. Да уж, и как ей здесь после всего этого отдыхается? Сукновалов, видно, вчера знал, о чем спрашивал. Вот так и отдыхается, в таком духе, в таком вот разрезе…
В полном изнеможении Катя поплелась к ларьку мороженого возле летней пивнушки. Надо срочно подсластить жизнь. А то можно совсем пасть духом и отчаяться. И силы нужны. Хотя бы для того, чтобы снова дотащиться до гостиницы по такой жаре и там найти и разговорить Чайкина.
– Фруктовое, пожалуйста, шербет, – она сунула деньги в окошко ларька. – Нет? И тут не везет. Тогда эскимо ореховое. Да, вот это, в шоколаде.
Сзади с визгом затормозила машина. Звук этот словно вспорол сонную тишину поселка. Катя с раздражением обернулась – что еще за лихач? Пьяный, что ли?
Возле здания почты остановился знакомый темно-зеленый старый «Опель». Марта Линк вышла из машины и торопливо зашагала к дверям опорного пункта милиции. Завернула к его крыльцу и застыла на месте, увидев замок.
Катя хотела было окликнуть ее. Но кричать от ларька надо было громко – их разделяла площадь, тенты и столики кафе. Марта поднялась по ступенькам к запертой двери и… И тут Катя увидела, как то ли от досады, то ли от отчаяния она с силой ударила в запертую дверь кулаком. Развернулась и… Катя решила: вот сейчас она нырнет в машину – и поминай как звали. Но нет, Марта бросилась за угол к стеклянным дверям почты. Катя швырнула нераспечатанное эскимо в урну и побежала через площадь. Этот жест, полный отчаяния, – удар в запертую дверь… Что-то случилось, что-то произошло. Марта тоже искала Катюшина. Но зачем? Услышала ли она весть о задержании Дергачева? Хотела что-то сообщить о нем участковому? Важное, срочное? Откуда она примчалась? Тот вчерашний темный женский силуэт на фоне освещенного окна. Марта вечером была у Линка. Но почему она не поехала домой? Быть может, они с Линком еще вчера узнали о Дергачеве и держали семейный совет, как быть и что делать?
Катя открыла дверь почты, зашла в прохладный тамбур. От зала его отделяла еще одна стеклянная дверь. А зал был почти пуст. Две кассирши в своих окошках явно томились от скуки. У окна под пыльной пальмой две пенсионерки-приятельницы, тихо перешептываясь, заполняли какие-то бланки.
Марту Катя увидела в самом конце зала у окошка с надписью «Междугородная». Она заказывала телефонный разговор. Катя наблюдала из тамбура, медля в нерешительности – подойти к ней, заговорить?
