Катя нагнулась – на диване лежала телефонная трубка. Она подняла ее, включила, не веря ни во что: провода обрезаны или оборваны. Ведь так, именно так всегда и бывает, когда крутят очень, очень страшное кино и вот такие истории идут к развязке…
В трубке запульсировали гудки. Телефон работал. Как ни в чем не бывало.
– От кого ты скрывался, что ты натворил?! – Марта уже кричала. И в голосе ее теперь звенело бешенство. Не отчаяние, не страх, не боль, а бешенство, ярость оскорбленной, раненной в самое сердце женщины, матери. – Что ты сделал там, откуда бежал? Отвечай мне! Кого ты убил там?!
– Замолчи!
Катя набрала номер. Ей почти сразу же ответили. Так было странно слышать тот голос в трубке и этот за дверью:
– Замолчи! Тварь! Замолчи!
– Кого ты прикончил там? И сбежал сюда? А потом начал и тут резать, калечить, терзать, убивать!
– Замолчи!
Сукновалов взревел, Марта захрипела. Катя ринулась вперед и распахнула дверь. В руке ее была только телефонная трубка. Телефон работал, и на том конце еще не дали отбой.
Они были на кровати. Сукновалов повалил Марту навзничь, придавил всей тяжестью своего грузного тела и бешено, остервенело тряс ее за плечи, повторяя: «Замолчи! Замолчи!» Голова Марты моталась из стороны в сторону, она судорожно цеплялась за смятое шелковое покрывало, пытаясь вырваться.
– Отпусти ее! – крикнула Катя.
Он обернулся. Так стремительно, словно его ударили.
– Я все слышала. – Катя чувствовала, что ее язык примерзает к губам под его взглядом. – Мы… мы с Мартой условились… Я все время была тут за дверью… Вы не смеете больше… Я вызвала милицию. Они едут сюда… Они слышали все до последнего слова… Слышат сейчас. – Катя бросила трубку на постель.
В спальне было тихо, из трубки доносился тревожный и какой-то механический, неживой голос, точно говорил робот: «Алло, вы слушаете меня? Опергруппа выехала, алло! Оставайтесь на месте… Опергруппа выехала…»
Сукновалов отшвырнул Марту, спрыгнул с кровати…
– Григорий Петрович… – Катя, чтобы не пятиться, чтобы только не пятиться от него, влипла, впечаталась спиной в дверной косяк. Страха не было, нет. Бояться уже было нечего – он стоял перед ней. Было только очень холодно. И еще как-то пусто – словно уж все равно. – Григорий Петрович…
Он был безоружным. В руках у него, так же как и у Кати, как и у Марты, не было ничего – ни пистолета, ни ножа. Может быть, он просто не успел их достать? Или не хотел пачкать кровью это шелковое покрывало, этот сиреневый ковер, не хотел осквернять этот дом, что выстроил по своему желанию, своими руками? Он смотрел на Марту – она скорчилась в углу кровати растерзанная, заплаканная. Но сейчас она уже не рыдала. И не задавала никаких вопросов. Она приготовилась сражаться. Сопротивляться, биться с ним до последнего вздоха.
Сукновалов обогнул кровать. Катя замерла – вот сейчас… Его лицо в этот момент… Так хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть его, но…
В конце спальни была еще одна дверь. Сукновалов бросился туда.
Катя схватила Марту и потащила ее к выходу. Ноги ее подкашивались.
– Ты думаешь, он крюк для петли побежал искать? – угрюмо и совершенно спокойно спросила Марта. – Там через ванную выход в спортзал, а оттуда в коридор и в сауну, а там у нас еще один выход… дверь…
Они выскочили из дома. Лужайка была залита солнцем. Калитка по-прежнему распахнута настежь. Раздался визг шин по асфальту. Их опередили. «Мерседес» рванулся от дома, словно стартовал в небо.
Марта оперлась на ограду, повисла на ней в полном изнеможении. На свой старенький «Опель» она даже не смотрела.
– Уйдет! – Катя кинулась к машине. – Он же уйдет!
– На суше тут только одна дорога. – Марта снова говорила так, словно еле-еле справлялась с удушьем, – по морю – сколько хочешь. У него катер… наш катер вон там, у причала, – она вдруг всхлипнула и кивнула, но не в сторону залива, а в сторону едва видневшихся из-за сосен корпусов рыбокомбината.
Катя побежала на дорогу: ждать, пока приедет милиция, бессмысленно, Марта останется и все им расскажет. Надо бежать на причал, чтобы хоть кого-то предупредить, чтобы ему не дали уйти. По дороге со стороны Морского двигался грузовичок. Катя кинулась наперерез, не раздумывая. Это была «Газель», и «Газель» удивительно знакомая… За рулем сидел Илья Базис. Он тоже увидел Катю и резко затормозил.
Послышался рев сирены. Из-за сосен показалась еще одна машина – «газик» с мигалкой, мчавшийся на полной скорости. Не милицейский, привычно желто-синий, а буро-зеленый, военный. Он тоже затормозил, и из него выпрыгнули солдаты и офицер. Это был поднятый по тревоге пограничный наряд.
Небольшой белый катер стремительно пересекал бухту, направляясь в сторону литовской Ниды. Мещерский даже привстал в лодке: вот такое маневренное двухместное скоростное чудо он всегда провожал взглядом, в котором зависть соседствовала с восторгом. Катер был отличной машиной. И сейчас какой-то счастливец резвился на нем, выписывая на волнах лихие виражи.
– Глянь-ка. – Кравченко тоже вскочил, причем так стремительно, что едва не опрокинул лодку.
Со стороны маяка вслед за белым чудом мчался на полном ходу еще один катер – серо-стальной, военный.
– Береговая охрана, – определил Кравченко. – Браконьера, что ли, накрыли?
