– Да, милиция говорит, что знает, кто убийца. Шабашники, что дачи строят на том берегу, повздорили. У одного с головой не все в порядке, – соврал Кравченко.
– Жестокость, варварство. Каждый день по телевизору – убийства, какие-то… разборки. Между кем? В Чечне заложников берут, торгуют людьми точно скотом. – Зверева передернула полными плечами. – Неудивительно, что снятся кошмары. А музыка, которую транслируют? Все эти бездарные концерты, оглушающий шум вместо мелодии? Пошлость. Кстати, вы в Москве не видели таких плакатов – я на Садовом из машины видела, – водку рекламируют. На них бутылка, а рядом скрипка и что-то там о чистоте… А еще мне Гриша рассказывал, есть водка «Петр Ильич Чайковский». Ее пьют и закусывают луком с селедкой, – она провела рукой по глазам. – Здесь ужасно все изменилось за эти годы.
Мещерский отметил, как легко она перескакивает в разговоре с предмета на предмет: и снова слова были не важны, только голос. В этот момент стеклянная дверь отворилась и с террасы вошел Андрей Шипов.
– Я вас жду-жду, а вы вот где, оказывается. Пойдемте на озеро, погода – чудо. Димка с Егором пошли на корт. Звали болеть за них.
Кравченко украдкой разглядывал эту пару. Муж и жена. Скорее стареющая львица и ее подрастающий львенок. Кстати, тянет он на мужа-то? Вон белобрысая барышня за столом что-то там о кастратах загнула. Чушь, конечно, но… Он скользнул по фигуре Шипова – цыпленочек: хрупкие косточки, тонкие ручки, плечики как гардеробная вешалка – в пажи такому. А этот… Чем он ее привлек, интересно? Голосом? Или тем, что ему на двадцать пять меньше, чем ей? Ну, она, конечно, на свои пятьдесят не тянет – кожу вон подтянула, накрасилась, ухоженная, холеная. Для чего так себя холить? Для него?
Он вспомнил, как однажды в метро они с Катей видели одну женщину – увядшую сорокалетнюю домохозяйку. Она читала в газете про свадьбу Пугачевой и Киркорова. Потом уронила руки с газетой на колени и не мигая смотрела в черноту за вагонным стеклом. Грезила… Он попытался пошутить тогда, а Катя его одернула. Он так до сих пор и не понял почему.
«Вот отчего тебя, парень, к этой богатой даме тянет, мне объяснять не надо. – Кравченко изучал кроссовки Шипова, запачканные землей. – Как же – ступенька к славе, успеху. Звезда со связями. Слово скажет, и будешь петь где пожелаешь: на лучших сценах мира. За это можно себя продать… – Тут он поднял голову и перехватил взгляд, которым Шипов смотрел на жену. И покраснел: – Черт возьми. Мальчишка…»
Они спустились по ступенькам террасы, пересекли подстриженный газон, где трава все еще была по- летнему свежей и зеленой, и направились к воротам. Перед ними блестело озеро – точно гигантское зеркало, уложенное среди сосен. Шипов шел впереди, и на фоне слепившего глаза солнца его фигура казалась особенно четкой и хрупкой – словно тень. Кравченко надел темные очки. По его виду Мещерский понял: приятель его смущен. Зверева произвела на него сильнейшее впечатление, но даже себе он не хочет в этом признаться. «Вот что значит быть знаменитостью, – подумал он. – Вот оно, значит, как».
– Не желаете полюбоваться на местный Кубок Кремля? – пошутил Шипов. – Дима Егорку там каждое утро до семи потов гоняет.
– Пойдемте. А ваш брат хорошо в теннис играет?
– Воображает, что играет.
– Ну, судя по нему, он со спортом в ладах.
– Я был бы рад, если бы он больше был в ладах с учебниками, чем с ракеткой и футбольным мячом.
– Оставь ребенка в покое, – в голосе Зверевой зазвучали заботливые нотки. – Егорка еще растет. В его возрасте мальчикам надо двигаться, расходовать переизбыток силы.
«Хорош ребенок, – подумал Кравченко. – Бугай лет двадцати. А почему не в армии, интересно? Сверстники вон на Кавказе «силы расходуют», а этот… Кстати, как называется жена брата? Свояченица или кума? Нет, вроде свояченица».
Бесцельность этой прогулки выбила Кравченко из колеи. Его так и подмывало спросить эту даму напрямик: «За каким чертом ты нас сюда позвала? Что нам делать? Нанимаешь ты нас в качестве охранников, и если да, то позволь мне вести себя так, как я считаю нужным, а если нет, то…» Но он знал, что после словечка «то» уже не будет никакого продолжения. Ничего в таком духе он у нее не спросит. А будет поддерживать вежливую беседу ни о чем, всецело полагаясь теперь на прихоть этой совершенно особенной женщины, которая может себе позволить заставить кого-то проделать такой длинный путь только под влиянием своего минутного каприза.
«Если домочадцы собрались послушать ее распоряжения по завещанию забугорного имущества, – размышлял он, следя вместе с Шиповым, как на корте играли в теннис, – то в таком случае наш первый завтрак весьма показателен. Мужа-малыша тут не больно любят. Как эти приемыши на него окрысились. Особенно девица Алиса. Брат Зверевой из этого же лагеря, хотя вести себя по-хамски не позволяет. Возможно, он просто умнее, оттого что старше».
Он покосился на Шипова и спросил:
– Вы за границей, наверное, долго жили?
– В Италии четыре года. Я там учился. У меня была льготная стипендия от Гнесинского и Итальянского музыкального общества. – Андрей отвечал охотно.
Кравченко почувствовал, что ему приятно разговаривать с этим парнем, однако не мог все же отделаться от крамольной мысли: «Интересно, какой ты в постели с этой царицей Савской?»
– Мы с Мариной там и познакомились. В театре «Феникс» в Венеции.
– Я в Венеции не был. В Италии только в Больцано на горных лыжах катался, а потом неделю в Риме жил. Красивая страна.
– Очень. Егору тоже понравилась.
– И брат тоже с вами в Италии жил?
– Да, не оставлять же его без присмотра? Но это только последние два года: мы с ним одни на белом свете, отец умер, – Шипов грустно потупился. – Родителей рано потеряли, вот и держимся друг друга. Марина предложила ему на выбор поступить в университет в Болонье либо в Риме. Но он с этим выбором что-то пока не торопится. Сентябрь пройдет, а там начну с ним мужской разговор насчет этого.
