Это был не подвал, как поначалу почудилось Мещерскому. Просторный железный ангар из тех, в которых обычно зимует сельхозтехника. Правда, в ангаре техника отсутствовала. Было пусто, гулко, и виднелись следы каких-то странных ремонтных работ. Весь дальний конец, например, был оборудован деревянными «лесами». Получалось нечто вроде подвесного этажа-балюстрады или капитанского мостика. Там, наверху, на деревянном настиле, находился один-единственный предмет: удобное кожаное кресло, из тех, что украшают самые престижные кабинеты.
Под «лесами» стояли вместительный металлический шкаф, ржавое корыто, рулон полиэтиленовой пленки. Пол под «лесами» покрыт куском желтого пластика. Чуть дальше в железной стене находилась и та дверь, к которой вели семь самодельных ступеней из кирпича.
Мещерский оглянулся, с трудом ворочая шеей. Каждое движение отзывалось болью, головокружением. Раз это ангар, здесь должны быть большие въездные ворота. И он их увидел. Они были наглухо заварены. Сюда можно было проникнуть только через эту боковую дверь. Фактически – лаз.
Он смотрел на пол: пластик занимал всего несколько квадратных метров, прикрывая лишь небольшую площадь под «лесами». А все остальное – черная утрамбованная земля.
Астраханов отошел к «лесам», достал из шкафа большой китайский термос. Два пластмассовых стакана. Мещерскому было дико на все это смотреть – на его неторопливые уверенные движения, на его лицо – абсолютно нормальное с виду, спокойное, сосредоточенное. На нем не было и тени безумия.
Астраханов налил что-то из термоса в стаканы. Подошел к Мещерскому. Пахло хорошим крепким кофе.
– На-ка, выпей. – Он приподнял его за плечи, поднося к разбитым губам стакан.
– Пошел ты… Не трогай меня!!
– Пей.
Мещерский поперхнулся, закашлялся. Астраханов терпеливо ждал, когда он отдышится. Снова поднес стакан к его губам. Сам отпил глоток из своего стакана. Потом извлек из кармана куртки маленький пластиковый пакетик. Поставил стаканы на землю. Высыпал что-то из пакетика себе на ладонь. Вязкое бурое вещество. Скатал два шарика. Один положил себе в рот, другой протянул Мещерскому.
– Что это?! – Того колотила крупная дрожь.
– Терьяк. Гашиш. – Астраханов смотрел, склонив голову набок, словно изучая пленника.
– Пошел ты!!
Астраханов просто легонько взял его за шею, надавил пальцами на сонную артерию. Мещерский открыл рот, как выброшенная на берег рыба. У него потемнело в глазах. Почувствовал, как жесткие пальцы затолкнули ему наркотик в рот. Потом вкус горячего кофе… Судорожный кашель. Он пытался выплюнуть, но…
– Так нам будет легче. Обоим. – Астраханов сделал глубокий вдох, на секунду прикрыл глаза.
Лучше бы он сразу его пристрелил… Тошнота клубком подкатывала к горлу. Голова кружилась. Но вот головокружение одновременно стало сильнее, и вместе с тем в мозгу все как-то начало проясняться. Внутри словно что-то отпустило. Медленно-медленно разжались какие-то тиски. Клещи.
– Я знал, кто ты такой, – он смотрел на Астраханова. – Я все про тебя знаю. Все, слышишь?! Кроме одного. Куда ты девал трупы? Куда ты их девал, после того как калечил?!
Астраханов глубоко, всей грудью вздохнул, словно просыпаясь. Открыл глаза и… Мещерский содрогнулся. Его обуял панический ужас: лицо Астраханова разом просветлело, стало мягче. Теперь оно выражало почти нежность. Странную, запредельную сентиментальную печаль и меланхолию.
Серые глаза его блестели, туманились.
– Они все здесь, – он медленно кивнул на земляной пол. – Все там, внизу. Под нами. Я заберу их с собой. Как и тебя. Когда настанет мой час, а он скоро настанет, я заберу вас с собой.
Мещерский почувствовал дурноту. Этот тлетворный запах…
Он лежал на братской могиле. На изувеченных мертвых телах, едва прикрытых жирной черной землей. Слой за слоем…
Астраханов отпил кофе, глянул на часы.
– Сейчас рассветет, и поедем, – просто сказал он. Словно это было давным-давно решено.
– Куда?!
– Я часто представлял себе нашу встречу. – Астраханов поджал под себя скрещенные ноги. Он очень уверенно чувствовал себя на полу в этой восточной позе. Было видно, что она для него привычна – поза отдыха и расслабления. – Когда я увидел впервые тебя, я… Там, на юбилейном вечере в институте, ты был с этим своим неразлучным… Я увидел вас вдвоем и подумал знаешь о чем? Я подумал: а что есть мужская дружба? Настоящая мужская дружба? Что это, как не возможность, редкое счастье… Ты слышишь меня? – Он взял Мещерского за подбородок. – Счастье делиться друг с другом самым сокровенным. Самым главным. Я этого никогда не имел. Но это не значит, что я не хотел. – Он близко наклонился к Мещерскому. – Понимаешь? Это не значит, что я не хотел ЭТОГО.
Он легко поднялся. Двигался он вообще очень легко, стремительно и плавно, словно его переполняла энергия. Мещерский чувствовал его силу. «Даже если бы у меня руки были свободны, – он смотрел на наручники. – Даже если бы я был свободен, я не смог бы…» Голова была тяжелой, больной, затуманенной, хмельной и одновременно ясной, пустой.
Была одна-единственная мысль: скорее бы умереть.
– Я часто представлял себе, как мы с тобой сделаем это вдвоем. Ты увидишь все от начала до конца. Ведь ты всегда этого хотел – не отпирайся, хотел, я знаю, чувствовал по твоему голосу. Ты хотел узнать, как это все происходит. Увидеть то, что я делал с ними, делаю… – Голос Астраханова был тихим, монотонным. – Ты увидишь меня таким, каким видели они. – Он равнодушно кивнул на земляной пол. – На этот раз мы сделаем это вместе. Потом я заберу тебя с собой. И мы уже не будем разлучаться. Не расстанемся никогда. – Он вынул пистолет, взвесил его на ладони, затем снова сунул под куртку.
