покорно и вместе с тем настойчиво… «Приезжайте с Сергеем ко мне в Нальчик», – вспомнила она. И еще вспомнила, как он сказал: «Когда меня не станет…»
Что это было? Смутное предчувствие? Или он знал о чем-то, догадывался? Уже замечал за кем-то из тех людей, кто был с ним рядом, истинное лицо под маской…
«Да, – подумала Катя. – Если опираться только на голые факты, то убийство Алагирова перевело это дело в совершенно иную плоскость. В иное качество. И ощущение такое, что именно этого и добивался ОН, убийца, этой своей чудовищной демонстрацией. А что это иное, как не новая демонстрация? Только вот чего он хочет всем этим добиться? Неужели лишь того, чтобы окончательно запугать, запутать, замучить Сережку? Заставить его очутиться в роли подозреваемого? Постой, постой… То есть в своей собственной потенциальной роли, в роли человека, подозреваемого в убийстве. Но тогда получается, что… убийца догадывается о том, что он уже на подозрении. Точнее, что он попал в круг лиц, которых подозревают. – Катя приложила ладонь к виску. – Стоп. Опять фантазии. Так они тебя очень далеко заведут, дорогуша».
Но не думать так она уже не могла.
«Если рассуждать логически (ах, как жалко, что у Сережки мозги отшибло!), то… Ну, положим, после инцидента с задержанием Астраханова в институте убийца и правда осознал, что Мещерский его предал, сообщил о нем в милицию. И теперь он в кругу подозреваемых… Стоп, а кто он-то? Ведь Мещерский мог сказать только о «голосе», не о человеке. Но… допустим он был там, видел происходящее, и что же? Нам известно, что в институте в то время находились трое: Риверс, Астраханов и Белкин. Но это лишь те, кого видели Колосов и Мещерский. Возможно, что там находился и кто-то еще, кто оставался в тени и наблюдал за происходящим в вестибюле. В любом случае этот X-невидимка или же эти трое, если убийца кто-то из них, вполне могли догадаться – ну, а Астраханов, естественно, понял (если убийца – он), что Мещерский предал его и теперь милиция в курсе ночных звонков. Возможно, он именно поэтому и решил подложить Мещерскому вот такую свинью. То есть жестоко отомстить. Так, что ли, получается? – Катя напряженно смотрела на крышку стола, словно ища подсказки. – Но господи, что же это такое? Совершать новое чудовищное убийство, так сумасшедше рисковать, подбрасывая тело, и все только ради того, чтобы Сережка почувствовал на себе весь ужас… Нет, он настоящий маньяк. В его действиях нет логики. Или она какая-то другая, нечеловеческая. Господи, что между ними происходит – между тем, кто убивает, и Сережкой? Они словно связаны нитью. Я это чувствую. Но я не пойму, что это за связь. На чем она держится? На страхе одного перед другим? На унижении? На наслаждении, которое испытывает один, преследуя, пугая другого, ощущая тем самым над ним свою власть? Что ОН испытывает к Сережке? Господи, никогда не думала, что буду думать о мужчинах вот так. В такой плоскости. В какой?!»
Катя встала. Подошла к окну. Потом дотянулась до телефона и набрала свой домашний номер. Кравченко уже должен вернуться с работы. Нечего спать в такой сумасшедший день!
Это был, конечно, не телефонный разговор. К тому же она сильно волновалась.
– Ладно, одеваюсь и еду, – сказал Кравченко, выслушав ее без единого вопроса. – Встретимся на Яузской набережной у его дома. И ты смотри там, не грызи его, не ругай. Ему сейчас и так не до нас. Больше молчи, сочувствуй. Он это любит. Я же останусь на эти дни у него. Думаю – пора.
– Да, – сказала Катя. – Только пора было еще позавчера.
Вот так она и поговорила с «драгоценным В. А.». Когда же спустилась в розыск и зашла в кабинет Колосова, кроме «здравствуй», слов для Мещерского у нее не нашлось. Кравченко был прав: лучше было молчать, вздыхать. Кое-какие вопросы, правда, у нее имелись к Никите. Но тот разговаривал по телефону с судмедэкспертом Грачкиным. Эксперт звонил, прервав вскрытие. Сообщал, что пуля, извлеченная им из тела Алагирова, действительно, по всей видимости, от пистолета «ТТ».
Мещерский сидел на стуле у сейфа. Катя молча терпеливо ждала, когда Никита освободится и разрешит «забрать и доставить». Среди бумаг на его столе лежал опечатанный прозрачный пакет, в который обычно пакуют мелкие вещдоки. А внутри его…
Катя подошла ближе, резко нагнулась над столом. Колосов удивленно глянул на нее, зажав трубку подбородком. А она с напряженным любопытством смотрела на предмет. Не дотрагивалась до пакета, смотрела…
Она видела эту вещь раньше. И не однажды. А несколько раз. Видела в музее и потом еще…
– Что это такое? Откуда это у вас? – спросила она.
Никита буркнул, не прерывая разговора.
– Сережа, а у тебя остался синяк на ноге? – Катя круто обернулась к Мещерскому. Точнее, к призраку Мещерского – так он был изможден, бледен, небрит, грязен. Тот воззрился на нее… Одним словом так, как полагается замордованным жизнью призракам – жалобно и бессмысленно.
– Помнишь, на вечере у твоих разлюбезных «югоармейцев», когда мы уже прощались, Алагиров… – Катя запнулась, произнося его фамилию, – что-то уронил тебе на ногу. Синяк прошел?
Колосов закончил с Грачкиным и теперь слушал эти ее странные слова.
– Ты, Сережа, тогда в темноте не рассмотрел эту штуку. А я… Слушай, Никита, по-моему, теперь самое время тебе лично по официальному поводу в связи с расследованием дела об убийстве наведаться в музей института Востока. Персонально к его хранителю господину Белкину.
– Зачем? – насторожился Колосов.
– Сам догадаешься, – ответила Катя, по-хозяйски кладя руку на плечо Мещерскому: пошли, друг, пора. – И обрати внимание на один из музейных стендов во втором зале. Думаю, кое-что там тебя заинтригует.
Глава 32
ГЛИПТИКА
День был целиком посвящен совещаниям, докладам начальству и обмену мнениями. В прениях и дебатах приняли участие и руководители Управления розыска, и прокуратуры области, и патологоанатом Евгений Грачкин. Колосов в спорах почти не участвовал. Слушал. Сравнивал выводы, сделанные коллегами из происшедшего. Выводы были разными, но почти все сходились во мнении, что при всем обилии косвенной информации, фактов, как-то конкретизировавших личность «серийника», пока не добыто.
– Тот, кого мы ищем, – высказал общее мнение Грачкин, – весьма странная фигура. Словно персонаж пьесы, содержание которой никто не знает. А в плане вещественных улик – ну, прямо бестелесная какая-то личность. Бесплотная. Абсолютно никаких материальных следов – и это при том, что, по свидетельским
