трико, к нему прикреплен какой-то зеленый травяной камуфляж.
— Из-звините, — Катя попятилась. — Что это? — шепотом спросила того, кому «велели о ней заботиться».
— Ничего, — ответил тот равнодушно. — Маскировка. Задание на выдержку. Учитель называет это «замри, умри, воскресни». Нельзя шевелиться и менять положение тела несколько часов. Идем, только под ноги гляди.
«Тут гляди не гляди...» — Катя любопытно обернулась: воскресший сверялся с наручными часами- хронометром, словно проверяя себя. Возле полевой кухни Кате наконец-то предложили стул — точнее, чурбак, покрытый доской, и повар, или кто он там был, налил ей в пластиковый стаканчик из тех, что в ходу в «Макдоналдсе», душистого чаю, пахнущего мятой и еще какими-то травами.
Прошло минут пять. Катя прихлебывала горячий чай и обмахивалась сорванной веткой. Парило все сильнее. И ей в ее строгом черном платье было смертельно жарко. Она чувствовала, что выглядит нелепо, взгромоздившись на этот дурацкий чурбан, к тому же она боялась, что зацепится колготками за щепку.
— ..Уэсиба [1] предупреждал: ученика сразу можно учить технике боя. Но пока он не обкатался до состояния шара, это делать бессмысленно, — из кустов на поляну вышли Базаров и Мещерский. Базаров держал в руках прямую полированную палку и постукивал ею по бедру. — Этим мы тут помаленьку и занимаемся, Серега: шлифуем углы, обламываем сучья. Обкатка не всегда, конечно, проходит гладко, не у всех... То, что ты видел сейчас, — только начало. Одна из ступеней, наверное, самая низшая. Стремления же наши гораздо шире. Видишь ли, ко мне приходят те, кто обычно уже знает, зачем они так поступают и за что платят мне деньги. С такими профи просто. Я их сразу предупреждаю: у меня добровольная диктатура. Кто не желает соблюдать мою дисциплину и мои требования — пусть катится. Тут разный народ — есть ребята из охраны, есть сразу после военного училища, есть сокращенные из десантников, есть бывшие спортсмены. Все приходят ко мне сами, и я им сразу же говорю: чьи вы там последователи и фанаты — Оямы [2] ли, Цунэхисы Такэмуры [3], Кодекса Бусидо или Чотоку Кьяна — мне все равно. У меня учатся моей азбуке с нуля. Владеть оружием и разными этими спецштучками вы пойдете учиться к другому учителю, в другую школу. После того как я научу вас правильно жить и ценить свою жизнь на вес золота в тех условиях, которые, возможно, встретятся вам на пути, что вы себе выбрали. Я говорю: во время военных действий, когда вы начнете...
— Ты так странно говоришь о войне, Степ, — перебил его Мещерский, извиняюще улыбавшийся Кате. — Словно она вот-вот начнется или уже началась.
Базаров кивнул повару, и тот налил им с Мещерским чая.
— Война, Серега, будет. Не хмыкай так. Негоже нам уподобляться страусам, делающим вид, что мы ничего не понимаем. Я видел такое за эти годы... Одна Югославия сколько примеров дала. Славянство рвут на части, кромсают все кому не лень. И это только начало — процесс пошел. И если мы не вспомним, кто мы такие, чья кровь в наших жилах, не опомнимся и не объединимся, как вот этот кулак, — хана нам. Раздавят, уничтожат. Было и будет: выживает сильнейший. А мы слабые, хилые вырожденцы. Наши мужики... — Он взглянул на Катю:
— Да вот, кстати. Катя, на твой женский взгляд, чем не стыдно заниматься настоящему мужчине? Она пожала плечами. Странная все-таки у него манера разговаривать с людьми. И этот взгляд... Ей отчего-то, стало не по себе. Базаров заметно косил, к тому же что-то тяжелое было в его манере смотреть на собеседника: смесь какой-то робости и диковатой настороженности, от которой становилось неловко слишком долго смотреть ему в глаза.
— Понятия не имею, — сказала она сухо. — Вы сейчас сами себе устанавливаете обязанности.
— Война, охота, секс. — Базаров снова вроде бы ее не слушал. — А жизнь заставляет отвлекаться на разные второстепенные вещи: семью, работу, накопление денег.
— Прости, но твои, как ты их называешь, неофиты пришли к тебе тоже ради того, чтобы выучиться еще одному способу зарабатывать деньги, а не ради вольной жизни, — в голосе Мещерского звучала ирония.
— Мне дела нет, кто чем будет заниматься потом. Мы вот о войне говорили... Да, возможно, кто-то из моих будет зарабатывать на ней бабки. Повторяю: локальные конфликты неизбежны: Кавказ, Таджикистан — это только начало. Сейчас пацаны воображают себя будущими наемниками, спецагентами, партизанами — хрен с ними, пусть себе мечтают. Половина не будет никем, другая, быть может, займется бизнесом, как мой братец. Никто не знает, что его ждет. Но если все же они пойдут по тропе войны, то... Ты убедился — я не учу их убивать. Пока. Я учу их выживать. Горы, степи, леса — вот где современный человек чувствует себя особенно слабым и беззащитным, неприспособленным. А это ведь те самые места, где они будут искать применения своей профессии. Я ставлю узкую задачу: учу их выжить в экстремальных условиях. Выжить без всего — без снаряжения, пайки хлеба, компаса, спичек, часов. Выжить назло всему, оказавшись один на один с природой. Ты видел, как наша армия в Чечне грязью захлебывалась и вшами сжиралась? По телику? А я видел наяву, на экскурсию специально ездил, — Базаров нехорошо усмехнулся. — Так вот, там я себе поклялся: мои, брось их голыми в горы, лес, пустыню, — не сдохнут, не поднимут рук, сдаваясь хоттабам в плен, только потому, что им не подвезли полевую кухню или не выдали телогрейку. Они не останутся голодными, даже если под рукой не найдется человеческой жратвы, приучат себя есть то, что дает нам природа. Их не шлепнет какой-нибудь придурок-снайпер, потому что они сумеют себя укрыть так, что...
— На одного такого невидимку я едва не наступила, — сообщила Катя, прислушивавшаяся к их разглагольствованиям. — Интересно, сколько же он лежал неподвижно?
— Шесть часов.
— Шесть? Зачем же так себя мучить?
Базаров переглянулся с Мещерским, тот улыбнулся: женщина, мол, чего ты хочешь?
— Это, Катюша, тренинг такой, — начал он объяснять, словно она была УО — умственно отсталой. — Ну, в общем, если кратко, Степан разработал тут такую программу самоподготовки — ориентирование на местности, навыки выживания в экстремальных ситуациях. Мы сейчас в роще некоторые элементы этого тренинга наблюдали... Кстати, у вас там портрет один интересный висит, Степ, кто там изображен?
— Один японский офицер. Когда ко мне приходит новичок, я показываю ему портрет и говорю: забудь всех своих кумиров от Сигала до Джеки Чана. Они ничто перед этим человеком. В 43-м году его десант на острове Гуам в Тихом океане уничтожили американцы. А он ушел в джунгли партизанить.
И партизанил там 28 лет без всего. Война давно кончилась, а он продолжал сражаться в одиночку, потому что не получал приказа прекратить военные действия.
— Двадцать восемь лет партизанил в джунглях? В дикаря, наверное, превратился, — пожалела японца Катя. — А что же он ел в лесу?
— Все, что дает лес. Человек по природе своей всеяден.
Надо только приучить себя к нетрадиционной пище.
— Этому и многому другому тут и учатся люди, — назидательно заметил Мещерский.
— Только мужчина может выжить в экстремальных условиях? — В Кате начал просыпаться репортерский дух. Ей стало любопытно. — А женщин в твоей школе не учат? Им это не нужно?
— Обратится отважная женщина, заплатит за обучение — будем учить и ее. — Базаров отпил глоток чая. — Только ей придется запомнить кое-какие правила и кое-чем поступиться.
— И чем же?
— Брезгливостью, например. Мда-а... А потом надо будет пройти первоначальный тест. У нас тут все новички проходят, проверяют себя на пригодность.
— А если бы я пришла, заплатила деньги — какой бы тест предложили мне? — Катя чувствовала: этот тип над ней просто куражится. Его бесстрастный тон, спокойный вид — личина. О, она не забыла их ухмылочки! Но она была упряма.
Ей хотелось сломить это насмешливо-пренебрежительное отношение к ее слабости, это снисхождение.
— Тест самый простой, ну скажем... — Степан наклонился, пошарил в траве и протянул Кате что-то на ладони.
Она вздрогнула: гусеница. Жирная зеленая капустница.
Извивающаяся. Отвратительная.
