— перед ней лежал труп, похожий на все другие трупы.
— Передайте от меня привет Джо… — прошептала Габриэла и, выпрямившись, медленно вышла из палаты. Почему-то она не сомневалась, что профессор и Джо обязательно встретятся.
Лифт доставил ее на первый этаж, и Габриэла вышла в жаркое июльское утро. Солнце светило ярко и празднично, на небосводе не было ни облачка, и его акварельная голубизна казалась глубокой и безмятежной. Самые разные люди окружали Габриэлу, они выходили и входили в двери больницы, переговаривались, смеялись, и Габриэле это казалось странным, почти диким. Она еще не осознала, что, несмотря на смерть профессора, которая произвела переворот в ее душе, мир остался стоять как стоял. Жизнь продолжается для всех — в том числе и для нее. Габриэле вспомнился тот день, когда она была принуждена оставить монастырь, и, стоя возле входа в больницу, Габриэла как наяву слышала за спиной лязг монастырских ворот, навсегда отрезавших ее от прошлой жизни.
. Она еще долго стояла там и пришла в себя, только когда дежуривший у дверей охранник, который уже некоторое время с подозрением на нее косился, подошел и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. В ответ Габриэла только отрицательно покачала головой. Нет, никто ничем не мог ей помочь.
Поблагодарив охранника, она медленно пошла по улице, держа путь обратно к пансиону. От денег мадам Босличковой у нее осталось больше половины, но Габриэла не хотела ни брать такси, ни спускаться в метро. Она никуда не торопилась, к тому же ей хотелось немного подышать свежим воздухом и еще раз вспомнить профессора.
И когда она прошла уже порядочный кусок пути, ей вдруг показалось, что профессор Томас тоже шагает рядом с ней по залитым солнцем тротуарам. Значит, поняла Габриэла, он вовсе не покинул ее. Он оставил ей так много чувств, слов, так много самых разных историй, что Габриэла просто не могла считать его одним из тех, кто когда-то покинул ее, не оставив после себя ничего, кроме горечи и боли. Да, рассудком она знала, что профессор Томас умер, но сердце твердило другое, и Габриэле стало легче на душе от сознания того, что он не предал ее.
Глава 10
Ко всеобщему удивлению, дела профессора Томаса оказались в порядке почти образцовом. Всем обитателям пансиона он казался человеком, обладающим порывистым и оттого — несколько неорганизованным характером. Габриэла предвидела, что им с мадам Босличковой придется, возможно, долго рыться в бумагах, прежде чем они выяснят последнюю волю профессора, Но их ждал сюрприз, вызвавший в обоих изрядное удивление. В отдельном ящике стола лежала аккуратная кожаная папка, в которой оказался запечатанный по всем правилам конверт с завещанием и несколько листков бумаги с инструкциями. Профессор желал, чтобы ему устроили небольшую поминальную службу на открытом воздухе и чтобы над гробом обязательно прочли отрывок из поэмы Теннисона и небольшое стихотворение Роберта Браунинга, напоминавшие ему о Шарлотте, рядом с которой он и хотел быть предан земле. В записке также содержалось указание, как поступить с корреспонденцией, которая была разобрана по алфавиту и содержалась в огромном шкафу-картотеке в кабинете профессора, и сообщался шифр депозитной ячейки, которую профессор, оказывается, арендовал в одном из крупных банков в деловом центре города.
Информация была более чем исчерпывающей, и Габриэла с мадам Босличковой взялись за организацию похорон. От миссис Розенштейн, которая вела себя как безутешная вдова, не было никакого проку, но им очень помог Стив, который — как он сказал — хорошо помнил, как хоронили его отца. Он отыскал приличное и недорогое похоронное бюро, взявшее на себя все формальности, помог выбрать гроб и венки и целыми днями пропадал в городе, курсируя между больничным моргом, страховой компанией и местным отделением социального обеспечения.
В день похорон все обитатели пансиона отправились на арендованном лимузине-катафалке на Лонг- Айленд, где была похоронена Шарлотта. Похороны, как и хотел профессор Томас, были очень короткими и скромными. Были еще только кладбищенский распорядитель и протестантский священник, который совершил над гробом сокращенный чин отпевания. Потом Габриэла прочла стихи Теннисона и Браунинга и — после некоторого колебания — свое собственное стихотворение, которое она посвятила профессору. Голос Габриэлы дрожал от переполнявшего ее горя, и если бы не молчаливое присутствие Стива, который бережно поддерживал ее под локоть, она, наверное, разрыдалась бы. Стив вообще как мог утешал и помогал им всем. Ему даже удалось реабилитировать себя в глазах мадам Босличковой.
На этом похороны завершились — профессор не хотел, чтобы кто-либо видел, как его будут засыпать землей. Им пришлось уехать еще до того, как распорядитель дал команду опускать гроб в могилу. Габриэла только успела положить на гроб красную розу — свой последний дар человеку, который сделал для нее так много.
Профессора похоронили в его единственном темном костюме; остальную его одежду они еще раньше передали в ближайший церковный приход для бедных. В «Нью-Йорк тайме» появился небольшой некролог, из которого все с удивлением узнали, что профессор Томас был автором нескольких книг и научных исследований, обладателем высших ученых степеней и почетных наград, о которых он из скромности умалчивал.
Но главное потрясение ожидало их, когда в гостиной состоялось формальное чтение завещания. Огласить его взялся один из пансионеров, в прошлом адвокат. Он собрал в гостиной всех постояльцев и вскрыл в их присутствии запечатанный конверт.
Габриэла пришла в гостиную в полной уверенности, что чтение завещания представляет собой простую формальность. Всем было известно, что профессор жил На одну весьма скромную пенсию и, кроме книг, у него ничего не было. Но то, что прочел адвокат, поразило ее, да и всех остальных тоже. Оказывается, профессор жил в пансионе вовсе не по необходимости, а потому, что это было единственное место, где он не чувствовал себя одиноким. На самом же деле профессор Теодор Томас вполне мог позволить себе нечто более солидное, чем скромная квартирка на втором этаже, которую он занимал на протяжении почти двух десятилетий. Всю жизнь он копил деньги и вкладывал их в акции крупных корпораций, которые приносили немалый доход, да и на рынке они стоили уже намного больше номинала. Иными словами, скромный одинокий старик был обладателем неплохого состояния в деньгах и ценных бумагах.
Но еще более удивительным было то, как он распорядился этим богатством. Своим добрым друзьям Марте Розенштейн и Эмме Босличковой профессор оставил по пятьдесят тысяч долларов, присовокупив к ним слова любви и искренней благодарности за ту доброту и внимание, которыми они окружали его на протяжении всех двадцати лет знакомства. Миссис Розенштейн профессор также завещал свои золотые часы; это была его единственная дорогая вещь. Он знал, что его верной поклоннице будет приятно получить их на память. Свою богатую библиотеку и все деньги, которые находились на его текущем счету и в виде акций в депозитной ячейке банка, профессор завещал «своей юной коллеге и ученице мисс Габриэле Харрисон». В общей сложности Габриэла получала чуть больше шестисот тысяч долларов, и все присутствующие дружно ахнули, когда адвокат огласил этот пункт завещания.
Габриэла не верила своим ушам. Сначала она подумала, что ослышалась, потом — что все это просто шутка. Это невозможно — такова была ее последняя мысль. Почему профессор оставил ей столько денег? Но в своем завещании он объяснял и это. Профессор считал, что Габриэла способна распорядиться этими средствами разумно и с пользой. Шестисот тысяч ей должно быть достаточно, чтобы серьезно заниматься писательством. По мнению профессора, сумма, которую он ей оставил, давала свободу и служила определенной страховкой на случай непредвиденных обстоятельств. В конце завещания профессор также приписал, что всегда относился к Габриэле как к родной дочери и этот подарок он преподносит ей со всей любовью, ибо восхищается ею и как писателем, и как личностью.
Свою последнюю волю профессор подписал полным именем — Теодор Роусон Джеймс Томас, и адвокат, огласив число и назвав фамилию нотариуса, заверившего собственноручную подпись профессора, сказал, что завещание находится в полном порядке и, значит, имеет законную силу и начинает действовать с момента оглашения.
Когда он замолчал, в гостиной ненадолго воцарилась тишина. Все были настолько ошеломлены, что не могли произнести ни слова. И вдруг в одно мгновение эта тишина сменилась взволнованным гомоном голосов, удивленными и радостными восклицаниями соседей по пансиону, которые от души поздравляли Габриэлу. Все были так рады за нее, что никто даже не позавидовал свалившемуся на нее неожиданному богатству.
А Габриэла совершенно растерялась. Еще вчера она была бедна, как церковная мышь, а сегодня вдруг
