Рейн слушал все это и смотрел на оруженосца так, словно тот в любую минуту мог извергнуть из себя пену и заскрежетать зубами. Раньше он не замечал ничего такого за уроженцами Уэльса, но теперь начал подозревать, что все они слегка не в своем уме.
В следующую секунду он и вовсе уверился в этом, потому что Талиазин закончил свою речь словами:
— Но я думаю, не все потеряно, пока не начался турнир. Командир, есть время выказать леди Арианне некоторое внимание. Например, спросить ее, не дарует ли она вам ленту в знак благосклонности. Вы повязали бы ее на пику и все такое прочее... ну, поухаживайте за ней немного!
— Нет.
— Но почему же? Может быть, вы опасаетесь, что она снова на вас набросится? Если она это сделает, вам будет достаточно ее поцеловать. Мне показалось, что в тот раз это сработало...
Еще некоторое время Рейн продолжал смотреть на Талиазина во все глаза, потом расхохотался, запрокинув голову. Или смеяться, или сойти с ума вместе со всеми — третьего было не дано.
Он все еще улыбался несколько минут спустя, выходя из шатра. Талиазин крикнул ему вслед:
— Так вы собираетесь поговорить с леди Арианной?
— Нет! — отрезал Рейн.
И он действительно не собирался. В тот момент.
Рейн не спеша шел по улице среди разноцветных шатров и палаток вдоль берега реки Клуид, поворачивая в тень высоких стен Руддлана. Здесь воздух был почти неподвижен, синеватым туманом стелился по земле дым двух огромных костров, на которых жарились целиком олень и кабан — главные блюда вечернего пира. Выше — там, где зубцы стены украшало несколько голубых с золотом знамен, — ветерок налетал порывами, расправляя их и показывая всем королевский герб.
Дорога к замку была забита рыцарями на боевых конях и леди на послушных белых мулах; по обочинам мальчишки играли в мяч, оруженосцы выпускали привязанных на длинный ремешок соколов, давая им размять крылья; шла оживленная торговля. Кто только не явился сюда попытать удачу: солидные торговцы лошадьми, лоточники со всякой мелкой всячиной, оружейники, тянущие за собой тележки, тяжело нагруженные смертоносным товаром. Профланировал менестрель в трико и коротком плаще, переливающемся всеми цветами радуги. Он наигрывал на лире и, должно быть, распевал любовную песню, но голос совершенно терялся в реве фанфар, грохоте цимбалов и тамбуринов, наперебой пытающихся завладеть вниманием толпы.
Король Генрих разослал глашатаев по округе в радиусе двадцати лье, приглашая всех желающих посмотреть на турнир. Отовсюду, вплоть до самого Шрусбери, прибыли вместе со своими леди рыцари и знать. Чтобы все они могли сполна насладиться зрелищем, сотни крестьян были вынуждены бросить все и прибыть на строительные работы. За пару недель под стенами Руддлана была устроена обширная арена, окруженная многочисленными ложами для зрителей. Место будущего ристалища было огорожено деревянным частоколом, ложи представляли собой дощатые трибуны. Разумеется, право восседать на них предоставлялось лишь королевскому двору и знати, гости рангом поменьше могли и постоять у ограды.
Как обычно перед турниром, Рейн обошел ристалище, чтобы лучше подготовиться к бою, но в этот день ему с трудом удавалось сосредоточиться на особенностях площадки, по которой вскоре должны были застучать копыта его коня. Он обнаружил, что поневоле переводит взгляд на переполненные ложи для зрителей.
Скамьи ярусами уходили вверх и были защищены от палящего солнца парусиновыми тентами в красную и белую полоску. Везде, где только можно, были прикреплены яркие вымпелы и флажки. Каждый из собравшихся оделся во все самое лучшее, самое дорогое. Попадая на золотое и серебряное шитье нарядов, солнечные лучи заставляли их искриться, алый бархат отливал в пышных складках густым багрянцем, зеленый шелк казался изумрудным, темно-голубая венецианская парча приобрела оттенок насыщенного индиго. Поблескивали драгоценные камни в брошах и ожерельях, диадемах и перстнях, браслетах и серьгах.
Но среди этой разряженной, слишком яркой толпы Рейн выискивал одно-единственное лицо, которое, как ему порой казалось, навеки запечатлелось в его сердце, — лицо в ореоле бледно-золотых волос цвета раскаленного солнца пустыни. И когда он увидел это лицо, увидел всю ее, идущую к нему вдоль частокола, вопреки железному самообладанию сердце его забилось чаще, а губы сами собой улыбнулись.
— Рейн! — услышал он.
Она все ускоряла и ускоряла шаг, пока не побежала навстречу ему. Он приостановился и ждал, словно через несколько секунд она и впрямь могла оказаться в его объятиях.
Сибил остановилась на полушаге, совсем близко от Рейна, потому что вдруг поняла, что не имеет права броситься ему на шею, как бы безумно ей этого ни хотелось. Несколько оставшихся шагов она прошла неторопливо, как подобает, хотя ноги дрожали и подкашивались, и она понятия не имела, как вообще может двигаться.
Но смотреть на него ей не запрещалось, и она смотрела, словно пила глазами прекрасный напиток. Ему было девятнадцать, когда они встречались в последний раз, и выглядел он тогда скорее как подросток, чем как зрелый мужчина. Теперь он был выше, шире были его плечи и грудь. Ни следа юношеской привлекательности не осталось в его лице... точно так же, как и ни следа мягкости.
— О Рейн...
Его взгляд пробежал по ней с головы до ног, светлые глаза стали темнее и как-то теплее.
— Ты совсем не изменилась.
— Перестань! — тихо засмеялась Сибил, касаясь своего разгоряченного лица кончиками пальцев. — Конечно, я изменилась. Я постарела и растолстела. Как раз сегодня утром я обнаружила у себя пару седых волос. Само собой, я их вырвала, но, если продолжать в том же духе, можно облысеть совсем или частично и ходить с тонзурой, как монах...
Она вдруг сообразила, что несет чушь, и умолкла. Рейн улыбнулся, и на этот раз в улыбке было что-то от мальчишки, которого она когда-то знала.
— Я надеялся увидеть тебя здесь.
Сибил едва не потянулась и не погладила его по щеке. Вовремя остановившись, она с силой сжала ладони.
— Ты же знаешь, что я ни за что не пропустила бы такое событие. Твой триумф!
Рейн перевел взгляд с нее на темно-красные стены замка, и напряженное, жесткое выражение появилось на его лице. Она подумала, что в этом он остался прежним: пламя честолюбия, сжигавшее его в юности, с возрастом только разгорелось. Его движущей силой всегда была яростная неистовость, порой всерьез пугавшая Сибил, потому что ради того, чего он жаждал, Рейн мог пожертвовать всем, буквально всем. Даже ею.
— Да, мой триумф, — повторил он.
— У тебя наконец будет все, о чем ты мечтал. Земля, титул... все!
Взгляд его вернулся к ее лицу, и теперь в нем нельзя было прочесть ничего абсолютно: ни боли, ни радости, ни даже удовлетворения. То, что он считает нужным скрывать от нее свои чувства, больно укололо Сибил. И когда он успел научиться этому?
— Точно, — сказал он. — У меня будет все, о чем я мечтал.
Сибил ждала, что он добавит «кроме тебя», но не дождалась. И только тогда, глядя снизу вверх в холодное, замкнутое лицо, она поняла, что никогда не услышит этих слов. Она потеряла право на них в тот день, когда стала женой его брата, и теперь, что бы она ни делала, путь назад был невозможен.
Но ведь она поступила так, чтобы спасти его!.. Нет, чтобы спасти себя...
Перед началом турнира перед центральными ложами разыгрывалась потешная травля медведя. Один из крупных мохнатых волкодавов замешкался, и медвежьи когти располосовали ему горло. Собака издала пронзительный визг, на который зрители ответили рукоплесканиями и одобрительными возгласами.
Сибил и Рейн разом повернулись посмотреть, чего ради весь этот шум. Сибил сразу заметила девушку в первом, почетном, ряду. Рядом с ней стоял единственный на все ложи стул — с высокой удобной спинкой, с плюшевым балдахином. Это был походный трон короля, все еще не прибывшего на турнир. В отличие от окружающих ее нормандских леди, чьи высокие затейливые прически были украшены драгоценностями и прикрыты вуалями, девушка оставила волосы свободно рассыпанными по плечам. Густые, темные, как
