– Не знаю. Птица, наверное, или белка какая-нибудь. Не человек же – мы бы его давным-давно засекли.
– А который час?
– Одиннадцать.
– Тебе уже пора, да?
– Ты бы хотела, чтоб я остался?
– Конечно, но зачем тебе подставляться? Начнут приставать, выпытывать.
– Тогда давай уйдем вместе. Ладно?
– Конечно, как же еще? Вот было бы здорово, если бы мы в одну школу ходили.
– Мы бы учебу совсем забросили. Представляешь, идет алгебра, а мы на задней парте держимся за руки. Эй, Холланд, прекрати целоваться и слушай. А что касается вас, мисс Траншан…
Они оделись, уже совершенно не стесняясь друг друга, не глазея в изумлении. Сложили шерстяное одеяло, стеганое, убрали печенье в коробку, все завернули в пластиковый мат и убрали в угол.
– Лампа, – напомнил Тристрам.
Дженни завернула фитилек, подула – и все исчезло. Они больше не сказали ни слова и вышли из сарая. Разошлись по своим садам, потом свистнул он, а через несколько секунд и она.
А я сидел один на кухонном табурете, чувствуя себя паршивее некуда; Большой Джон, скукожившись, безвольно свалился на бок.
ГЛАВА 13
Наутро за завтраком мама спросила, где я был и чем занимался вчера вечером. Я огрызнулся – тебе какое дело? Раньше я никогда в таком тоне с ней не разговаривал, и она, никак внешне не отреагировав, просто вышла из кухни. Когда спустился отец, она вернулась и вела себя так, будто ничего не случилось, стараясь, впрочем, ко мне не обращаться.
По пути в школу участок вдоль Малберри-роу я преодолел крадучись, стараясь никому не попасться на глаза. Столкнуться лицом к лицу с Тристрамом – это было выше моих сил. Мне хотелось увидеть его, понаблюдать за ним – но не встречаться наедине. Я не чувствовал за собой никакой вины, мне не было стыдно. Не было тут и зависти, а просто глубокая боль: ведь и сам он, и то, чем он владеет, – отчасти это должно принадлежать мне. Господи, эту глубокую боль мне причиняли они оба.
В школе какой-то мудрила-староста навесил на меня дежурство по буфету, где я и увидел Тристрама – он стоял с группой тех же мальчишек, что в прошлое утро кричали ему «давай к нам». Он пил свою полпинты молока и заедал булочкой с кремом. Вид у него был вполне обычный, и это мне напрочь не понравилось. Он стоял с мальчишками и как ни в чем не бывало смеялся.
– Вечером пойдешь?
– Вся шайка идет.
– Фейерверк будет и все такое. Печеные яблоки, картошка – все, как положено. Можем с собой даже Евнуха притащить, если захотим.
– Нужен он больно. Из-за него картошка в горле застрянет.
– И из классической школы народ придет. Вот уж повеселимся – особенно если будут нарываться. Наших-то будет, самое малое, человек тридцать. Так что всем нос натянем в случае чего. Ну, Холланд, пойдешь?
– Не знаю.
– Мамочка не пустит?
– Ладно тебе дурить.
– В чем же тогда дело?
– Просто… просто нет желания.
– Мамочка не пустит, ясное дело.
– Отвали.
– А что же тогда?
– Вы же не все идете? – спросил Тристрам.
– Как не все? Все. А ты? Что делать с мамочкой?
– Да ни при чем тут мамочка, что пристали? Не могу, и все.
– Почему? Почему?
– Не суйте свои дурацкие носы, куда не надо.
– Почему? – хором закричали они.
– Потому что занят я. Встречаюсь с кем-то. Довольны?
На мгновение наступила тишина.
– Ишь ты, какие мы важные. Холланд, важная птица.
– С нами и знаться не желает, а?
