– Ну и птица. Важная птица. Птица-Холланд. Птица-Холланд.
– Это девочка.
Снова наступила тишина. Тристраму стало неловко.
– Девочка?
– Завел себе подружку, а мы ничего не знаем?
– А ты уже…?
– Мой брат – да.
– Ладно скромничать. Не придуривайся.
– Что же ты тогда с ней делал?
– Хоть поцеловал?
– Или еще что?
– Ах, какие мы благовоспитанные! Тоже мне, рыцарь нашелся!
– Ну, выкладывай!
– Так что ты с ней делал, Холланд?
– Заткнись.
– Надо же, не хочет с нами поделиться. Спорить готов, что он дело справил. Спорить готов.
– Заткнись, сказано тебе.
– Ишь ты, как поет, важная птица. Не хочет с нами поделиться. Да нам не сильно и надо. И вообще он все заливает, просто ему велено дома сидеть.
– Врешь.
– В чем же тогда дело?
– Сказал уже.
– Так чем ты с ней занимался?
– Тебе-то что?
– Ладно, не скромничай. Расскажи.
– Ну, чего пристали? – вдруг вклинился кто-то из мальчишек. – Это его личное дело. Захочет – сам расскажет, верно, Холланд?
– Ну да. Рассказывать-то особенно нечего. Честно.
– Уж куда честнее. Главное, Холланд, не забудь лимон с собой взять.
Они дружно захохотали – и он вместе с ними. Выходит, вчерашнее приключение с него – как с гуся вода? И бровью не ведет. Ну, разделась перед ним хорошенькая девочка, потерлась об него своими прелестями – подумаешь, великое дело! Что же теперь, на голове ходить из-за этого? Или, наоборот, ходить тише воды и ниже травы? Каждый день кто-нибудь кого-нибудь ощупывает. Любой школьник, кому за семнадцать, уже натрогался да нащупался вволю. А многие через это прошли уже в пятнадцать. Нормальный ход. Познаем жизнь. Любой журнал открой – что увидишь? Новый лосьон после бритья – голые девочки. Новые сигареты – снова голые девочки. «Джиллиан Поче – молодая итальянская манекенщица. Во время съемок в своем первом фильме ей пришлось бороться – весь ее туалет состоял из трусиков бикини – с тринадцатифутовым питоном. Он не слишком возражал, и мы его вполне понимаем». И с какой стати Тристрам должен быть на седьмом небе от счастья? Что ему весь этот балаган? Тьфу! Плюнул – и попал прямо в меня.
Остаток школьного дня я был сам не свой. Пытался заниматься, но все шло как-то наперекосяк. Да и сам я весь – наперекосяк. Никому не нужен, разве себе самому.
Домой я брел медленно, подставляя лицо сильным, холодящим порывам ветра. Ворошил ногой кучи листьев, оставляя с обеих сторон длинные борозды. Домой я пришел почти в ладу с остальным миром, извинился перед мамой за утреннюю грубость. Она великодушно приняла мои извинения.
– Это все из-за твоего телескопа. Он тебя совсем доконает. Он – и машина. Твой отец, наверное, совсем рехнулся. Ну да ладно. Пока большого вреда нет.
– Ты права, мамочка.
Я не мог уступить ей в великодушии и потому склонился к ней и поцеловал ее в лоб, учуял ее запах – такой знакомый.
Потом отец предложил мне покататься, и я с радостью согласился. Я уже знал – эти чудища на четырех колесах здорово помогают забыться. Расход физической энергии невелик, а эмоциональная встряска – лучше не придумаешь.
– Спокойно, сынок. Спешить не надо. Говорят «поспешишь – людей насмешишь». А водителю спешка может обойтись еще дороже. Верно?
– Верно, отец.
Моя машина вывезет меня из этого захудалого и ничтожного мирка, захудалого и ничтожного Кентербери. Садись за руль, жми на газ – и вот тебя уже нету. Или можно ее запарковать возле дырки в стене сарая. И погудеть, когда они явятся. Ну, детишки, сгоняем на природу? Красота!
– Поспокойнее, сынок. Не скрещивай руки. Пусть он в них скользит.
Посоветуй это Дженни, папа.
