– Чтобы мои книги издавались без редакторских искажений и без типографских ляпсусов – халтура окололитературных работников острой болью отзывается в сердце писателя и ставит его в неловкое положение перед читателем. Я готов отвечать за свои ошибки, но как мне отвечать за чужие глупости?
–
– Желаю им беречь своих жен. У нас почему-то так принято, чтобы лучший кусок отдавали детям, потом – мужу. Это неверно! Лучший кусок должен доставаться жене, а уж затем и детям. Что останется, пусть доедает мужчина. В наше трудное и сложное время уже не мужчина, а именно женщина – сердцевина всей семьи. Если мужчина заболевает – это еще ничего, дом не пошатнется. Но когда заболевает жена, тогда весь дом рушится. Дети торчат в подворотнях, где ничему хорошему не научишься, а мужчина, не зная куда деть себя, тащится «до угла» за пол-литром... Будем же беречь женщину, которая бережет всех нас!
Об отношении к лошадям
Какой исторический романист избежит общения с лошадью? Конечно, заглядывая в дебри прошлого, я не раз был вынужден обращаться к «кавалерийской теме». В моей библиотеке самая старая книга по иппологии – это «Конский лечебник», изданный в 1795 году с посвящением известному коневоду графу А.Г. Орлову-Чесменскому. А самая новая книга – это «Прощайте и здравствуйте, кони!» Бориса Алмазова.
Есть ли у меня свое отношение к лошадям? Я всегда был внимателен к животному миру. Мне страшно думать, что лошадей, традиционных и верных друзей человека, главных помощников в труде и бою, у нас иные горе-хозяйственники пускают «на колбасу», – это ведь позор! Тысячи лет потратила природа на то, чтобы сделать это дивное создание. Лошадь – друг и помощник человека – совсем не для того, чтобы восполнять в магазинах нехватку мяса.
Приходилось ли мне лично общаться с лошадью? В детстве. Когда я, еще мальчиком, жил в деревне Замостье на Псковщине, где была родина моей бабушки, крестьянки Василисы Минаевны Карениной. Помнится сцена, схожая с темой из тургеневского рассказа «Бежин луг», – тот же свет ночного костра, те же ночные страхи и всхрапывания пасущихся лошадей. Пожалуй, вот этой детской лирикой все и закончилось.
Как мне представляется будущее лошади в нашей стране? В первую очередь, лошади надобно вернуть ее прежний статус – уважение к ней. Она еще послужит нам не только для получения валюты от продажи за рубеж. Лошадь должна быть рядом с нами. Она всегда отплатит нам ответной любовью. Я вообще не понимаю, зачем, спрашивается, гонять из деревни в район за почтою трактор или грузовик, если это экономичнее сделать на лошади?
Правда, героям моих произведений привычнее седлать лошадей. Впервые с «конской» темой я соприкоснулся при написании миниатюры о графе Орлове-Чесменском, где описал его старания в развитии теории коневодства и в практике знаменитого Хреновского завода. Затем пришлось писать о славных кавалеристах – Кульневе и Костенецком; наконец, в романе «Фаворит» и в других романах мои герои, можно сказать, не покидают седла... Сейчас у меня публикуется роман «Честь имею», в котором описываю подготовку офицера российского генштаба, как ломались карьеры офицеров, не умевших владеть лошадью, и, наконец, описываю забытую в наши дни парфорсную охоту на лошадях – самый рискованный вид охоты, когда всадник, не разбирая дороги, обязан следовать за гончей собакой, которая преследует уходящего от погони зверя.
В моем кабинете вы можете увидеть репродукцию с картины Н.С. Самокиша «Аппель»: эта сцена изображает конечный момент атаки при Аустерлице, когда трубачи призывают тех кавалергардов, которые остались живы. Именно кавалергарды тогда спасли честь русской гвардии! Впрочем, об этом писал Лев Толстой в романе «Война и мир», и читателям, наверное, помнится этот славный эпизод из истории нашей кавалерии. Кстати, об этой атаке при Аустерлице писал и я в своем романе «Каждому свое».
Что бы я хотел пожелать читателям журнала? ЛЮБВИ! Любви ко всему живому, и в первую очередь к лошадям. Своих верных друзей нельзя обижать.
О себе
Ночная вахта – время с 00 до 04 часов.
Самые трудные часы. Склянки пробьют в полночь – динь.
В четыре часа пробьют – динь-динь: динь, динь, динь, динь.
По-морскому ночная вахта называется «собакой».
Так и говорят: «Мне сегодня стоять “собаку”».
Штатские вряд ли понимают всю прелесть этой речи...
Но именно в часы «собаки» мною написано и сделано все то, что я написал и сделал. Именно потому я называю свою биографию ночной вахтой – «собакой».
Как говорил замечательный писатель И.Г. Прыжов, «вся моя жизнь была собачьей...» С этого он начал.
Гирокомпасы... Я знаю, что шулера срезали себе бритвой кожный эпителий на кончиках пальцев, чтобы лучше осязать незаметные для глаза «накрапы» и «надрезы», дающие им верный выигрыш. Почему у нас так много говорят о профессионализме? Позволю себе заметить, что я во время войны был вроде того же шулера. Я настолько изучил нервную систему своих пальцев, что наугад, на ощупь определял температуру воды, поступающей в гироскопическую систему, до десятых долей градуса. Я всегда мог на ощупь определить:
– Тридцать шесть и семь десятых... А вот сейчас – тридцать восемь и пять десятых. Значит, надо прибавить охлаждение воды!
Во мне погиб великий клоун. С детства я не боялся смеха толпы, наоборот, я этот издевательский смех нарочно вызывал. Старшина говорил: «Ну, юнга! Ты далеко пойдешь...»
До сих пор неизвестно, когда признаваться в любви? Или тогда, когда тебе уже стало невтерпеж, или лучше выждать, когда женщина ангельским голоском сама спросит вас: «Любите ли вы меня?»
В юности я взялся за изучение финского языка. Почему именно финского? Очевидно, из желания не быть похожим на всех. Но я уже тогда любил Финляндию, ее историю и финский народ, сумевший отбить натиск армии Сталина и Молотова... Говорить по-фински я не стал, но знатоки говорили, что у меня хорошее произношение.
Я не стал библиоманом. Для меня ценность книги не в том, что она является уникумом, – иногда ведь даже копеечная брошюра становится драгоценностью, если она необходима для работы.
Газета – самый лютый враг книги.
Книгопродавец в своей лавке, заметив, что ученик читает книгу, говорит:
– Ах, ты читаешь? Значит, ты мне не нужен.
– Почему?
– Потому, что читающий человек никогда не сможет стать книготорговцем.
Никогда не заводил экслибрисов, хотя некоторые художники даже без моей просьбы снабжали меня экслибрисами. Но как подумаешь, что надо ползать с кисточкой и тратить время на расклейку, так лучше и не надо... Кстати, самый смешной экслибрис был, кажется, у знаменитого Власия Дорошевича.
Люблю книги по истории искусств, биографии художников, писателей, артистов... Но терпеть не могу искусствоведов, которые, оторвавшись от самого художника, пытаются внушить мне, какие идеи вложены в картину. Да почем ты знаешь? Может, в тот день мастер разлаялся с соседом, или не было у него денег, чтобы купить хлеба, – вот отсюда и пессимизм его полотна, а мне внушают какие-то эфемерные намеки на гнет властей и преследование жандармов.
Между тем все художники и писатели в учебниках для наших детей однообразны, как колодки сапожника: все они служат идеалам добра, все борются с самодержавием, все одинаково мечтают о его
