они и мазали своих героев. Между тем людей только положительных или только отрицательных в природе не существует. Описывая отрицательного типа, прежде найди в нем то, что положительно, – без этого образ тускнеет, становится мертвым.
В нынешнем Волгограде, бывшем Сталинграде (и бывшем Царицыне – по реке Царице), экскурсоводы говорят туристам, что их город славен не только знаменитой битвой, но и тем, что в нем больше всего поставлено памятников Ленину: можете пересчитать – их ровно ТРИДЦАТЬ.
Кого нельзя заесть (загрызть), того стараются запоить.
Коллектив – это страшное чудовище: он нивелирует индивидуальные начала, он тормозит любое проявление самостоятельности. Каждый уважающий себя человек должен вырваться из объятий этого ужасного спрута, высасывающего из человека его личное.
Люди, идущие в ногу с коллективом, лишь равнодушно плывут по течению, и они всегда беспомощны, рабски ему подчинены. Эти инертные люди в потенции своей всегда таят угрозу для общества.
Великое счастье – видеть мир не таким, каким его видят все.
– Скажите, почему у вас на лацкане пиджака – верблюд?
– Видите ли, каждого человека определяет сравнение с каким-либо животным. Об одном человеке, неповоротливом, говорят: медведь. О хитрой женщине – лиса! О другом, трусливом, – заяц. О хищном – волк. А обо мне говорят, что я – верблюд.
Пусть читатель не думает, что я гонюсь за деньгами – я работал ради денег лишь в молодости, когда каждый рубль значил для меня очень много, как билет на трамвай для нищего. Сейчас я не думаю о них. Тем более что нет у меня ни дач, ни автомашин, ни шикарных поклонниц – я всегда не знаю, куда выехать за город, пользуюсь только такси и представляю собой старинный образец верного мужа, никогда не давая жене повода для ревности.
Все мои гонорары улетают на приобретение книг, и тут я становлюсь транжиром и мотом, не отказывая себе ни в каких затратах, ибо книга – это не мебель (дрова), это не одежда (тряпки), это не ресторан (если человек может обедать дома). Жена, войдя в мой дом, сначала удивлялась, а потом привыкла называть вещи своими именами: дрова, тряпки.
– Что главное в общении между людьми?
– Выполнять обещания. Конечно, этому надо учиться у американцев: сказано – исполнено. У нас же наобещают тебе целую бочку арестантов и ничего не сделают. Вот эти пустые колебания атмосферы голосовыми связками дорого обходятся всем нам. Всем нам и всей нашей стране.
Не могу понять принципов и вывертов социалистического соревнования! Спрашивается, кому это нужно? Зачем все бьют себя кулаками в грудь, клятвенно заверяя в перевыполнении нормы рабочего дня?
Пусть соревнуются наши спортсмены, а рабочий человек самой природой своего бытия обязан трудиться хорошо, а не брать высотные планки. Труд – это не стадион, чтобы тешить свое самолюбие лавровыми венками и золотыми медалями. Что толку в рекордах? Сейчас нужно, чтобы каждый честно и добротно исполнял свою норму, и этого станет достаточно, чтобы все стало нормальным. А соцсоревнования придумали дураки, и дураки их повторяют...
Из всех «точных» наук, где никак нельзя ошибаться, я освоил лишь одну – генеалогию, в которой ошибки недопустимы так же, как в высшей математике.
Многолетняя работа в литературе приучила меня иметь перед собой портрет той личности, которая сейчас больше всего тревожит мое воображение. Так случилось, что эту часть своей панорамы я складывал, иногда посматривая на плененного генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса.
Он стоит в полный рост – между Вильгельмом Пиком и Вальтером Зейдлицем. Паулюс как-то смущенно улыбается, а низенький Зейдлиц откровенно хохочет, глядя на высокого Паулюса. Оба генерала в мундирах гитлеровского вермахта, с орденами они еще не расстались. Колючей проволоки нигде не видно, и не догадаться, что это лагерь. Напротив, создается такое ощущение, будто три человека, столь разные и несовместимые, в воскресный денек выехали на дачу...
По моему убеждению, талант нужен во всем, и прежде всего – талант жизни. Можно сочинить бездарную книгу – это еще простительно, но прожить бездарную жизнь – это уже преступление. Между тем мы наперечет знаем бездарных авторов, актеров или художников, но совсем не обращаем внимания на то, что нас окружают бездарности, не могущие склеить даже подобие своей полезной жизни.
Дураки говорят, что талант – это труд, упорный, страшный, все превозмогающий... Какая чушь! Эвон, Ажаев накатал под тысячу страниц книжицу. Труда много... Ну-ка попробуй написать тысячу страниц! А... талант-то где?
Нет, милостивые государи, труд сам по себе. А талант – сам по себе. Иногда – даже без труда!
Труд – это пот, тяжкий, соленый, противный.
А талант – песня, возвышенная и легкая.
Все читатели, вдыхающие кислород и выдыхающие углекислый газ, пришли к такому выводу, что без истории нет свободного дыхания личности.
Какое бы ни было богатое государство, оно никогда не догадается построить «Ласточкино гнездо» на крымской скале или создать Зимний дворец, Камеронову галерею, – такие чудеса способны производить только богатые люди, а государство нуждается в «коробках», в сотах почти пчелиных, по ячейкам которых можно рассадить своих жителей.
Непростительная советизация истории. Так, например, пишут: «Некий ученый родился в 1867 году в г. Ленинграде», хотя никакого Ленинграда тогда и в помине не было. Или так: «В 1906 году Терлецкий окончил Высшее военно-морское училище» (не хватает только того, чтобы назвать его именем Фрунзе). А между тем в 1906 году мог существовать только Морской кадетский корпус его Величества. Наконец, на учебниках пишут: «История СССР», хотя в книге идет речь о временах Батыя или Ваньки Грозного... Все это производит неприятное впечатление! Почему не называть вещи своими именами и почему мы должны стыдиться гордого имени «Россия»?
Чернышевский для нас уже не может быть символом счастливого будущего – он останется для всех нас лишь символом счастливого прошлого.
Человек, сомневающийся в себе, чаще других поглядывает на свое отражение в зеркале, – так и государство, неуверенное в себе, отыскивает изъяны общества в том, что просит людей заполнять анкеты.
В ночной канун, подобно ворам, которые собираются для грабежей, в моей голове начинают собираться образы того, что еще не написано, но предстоит написать, и написанное станет моей криминальной добычей.
