Отвязав коня, он перекинул Свистуна через седло и, придерживая его, чтобы не сполз, направился к Сраному Мосту. Оглянувшись еще раз на дом — в окнах первого уровня полыхал огонь — Гостемил ступил на насыпь и двинулся вперед быстрым шагом. Конь, возможно осознав важность происходящего, не фыркал, не упирался, и даже не очень шевелил боками — возможно, помогал Гостемилу, следил, чтобы Свистун не свалился.
Пришедшие в сознание стали выбегать из дома, а уже выбежавшие опомнились. У кого-то оказался в руках лук, и он побежал за Гостемилом — но над болотом поднялся густой туман, а преследовать и, стало быть, приближаться, к Гостемилу никто не захотел.
Вскоре весь дом охватило пламя, и перекинулось бы на лес, но еще некоторое время спустя пошел сильный дождь. Перекрытия первого уровня успели хорошо прогореть, и вскоре второй уровень и крыша рухнули вниз, увлекая за собой часть передней стены. Семидуб пришел в негодность.
Добравшись до Сизой Тропки, Гостемил вскочил в седло и, придерживая Свистуна одной рукой, рысью вернулся в Черную Грязь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. МАЛЕНЬКИЙ ВЛАДИМИР
Отведя Нимрода в сторону, Гостемил начал выдавать инструкции:
— Сядешь на коня…
— Я не люблю ездить верхом.
— Мне до этого дела нет. Сядешь на коня и поедешь ко Второму Волоку.
— Не поеду.
— Почему?
— На меня там нападут разбойники.
— Если ты не будешь слушать и выполнять, на тебя нападу я, а это гораздо убедительнее. У Второго Волока ты погрузишь телеса свои на какой-нибудь кнорр и пойдешь вверх по течению. До Первого Волока. Где-то в этом промежутке ты должен встретить драккары олегова отродья, братоубийцы по имени Ярослав. Слышал о таком?
— Слышал.
— Ты помашешь ему своей пухлой дланью, поприветствуешь заискивающе, найдешь способ заинтересовать его, и когда вы с ним останетесь с глазу на глаз, скажешь ему…
— Я с князьями говорить не желаю. Я не того сословия. И вообще поручения выполнять не желаю. Я холоп, а не гонец какой-нибудь.
— Ты не холоп, а хапуга и проходимец. Ты, сволочь, кому пряники продаешь? Неужто сам в Муром на торг таскаешься?
Нимрод насупился.
— Перекупщик донес, небось? — сказал он. — Скотина. Никому верить нельзя, кругом доносчики.
— Дам по уху. Скажешь Ярославу… Нет, Нимрод, уж ты меня выслушай… Скажешь Ярославу, что за ним охотятся, что его хотят схватить, и что на его место поставить последнего оставшегося брата, которого почему-то до сих пор еще не убили. Скажешь, что схватить его хотят прямо сейчас, поэтому если он пойдет в Киев не обычным своим дурным имперским путем у всех на виду, а выберет путь окольный и даже одолжит у кого-нибудь из окрестных землевладельцев дружину, огромная ему выгода может выйти. Тебе понятно слово «выгода»?
— Да, и никакой выгоды во всем этом для себя я не вижу.
— Нимрод, милый мой, я бы поехал сам. Честно.
— Но тебе лень.
— Нет, не в этом дело. Мне срочно нужно в Киев, предупредить друга.
— А, ну так бы и сказал, — просветлел Нимрод. — Тогда давай так, болярин. Ты поедешь искать князя, а я наведаюсь к другу. Киев в тридцати аржах, к утру как раз приеду, и будет друг твой предупрежден.
— Нет, нельзя.
— Почему же?
— Потому, Нимрод, что до князя мне, в общем-то, дела большого нет. Болярский долг выполняю, не более. Это не значит, что ты не должен стараться и поспешать.
Нимрод поморщился, помотал головой, махнул рукой.
— Грамоту какую-нибудь передать князю? — спросил он с тоскою.
— Нет, все на словах. С грамотой оно опаснее. Впрочем, напишу я тебе грамоту, указывающую, что ты мой холоп. Только и всего. Быть моим холопом — не преступление.
— Обо мне заботишься? — насмешливо спросил Нимрод.
— И это есть.
— Дщерь свою пошли.
Гостемил вздохнул.
— Она жаждет действий, глазами сверкает, — добавил Нимрод.
Гостемил вздохнул еще раз.
— Нимрод, я не меньше тебя люблю размеренный уклад жизни. Но иногда нужно поспешить. Не хочется, да уж ничего не поделаешь.
Селезня отпустили на все четыре стороны. Свистуну перевязали рану. Несмотря на дождь, Гостемил с компанией поспешил убраться из Черной Грязи еще до темна и, не доверяя возницам, гнал повозку сам, по временам перекидываясь фразами с Ширин. Связанный Свистун постанывал на ложе. Возницы, получившие в распоряжение кухню на колесах, поотстали. Гостемилу было не до них.
Мысли Ширин путались. В передвижном тереме Гостемила с наглухо закрытыми от ветра и дождя ставнями горела свеча — предусмотрительный, Гостемил решил, что иначе Ширин станет скучно. На полу лежал со связанными руками и ногами Свистун — под головой его, предохраняя от ударов, помещался дорожный мешок. Рана беспокоила Свистуна, и, возможно, еще больше беспокоила его судьба сына, именем Ковыль. Свистун постанывал и бормотал невнятно в бреду, а поскольку был он наполовину печенег, то и бормотание его состояло из смеси славянских и печенежских слов — совершенно бессвязное бормотание, скучное. Шахин и Ширин планировали встретиться со Свистуном (и представителями Неустрашимых) — этим вечером, при иных обстоятельствах. Шахин готовился, прикидывал планы, пытался отгадать, чего именно хочет визирь (следуя традициям азиатских правителей, визирь редко отдавал непосредственные приказы, а чаще принуждал своих подчиненных догадываться, что именно следует предпринимать, и горе тому, кто догадается неправильно), и был уверен в успехе. В сущности, переговоры эти были формальностью — Неустрашимые и фатимиды уже три месяца как обо всем договорились, и единственным пунктом, по которому консенсус так и не был достигнут, являлся Киев. От Киева к северу — Неустрашимые. От Киева к югу — фатимиды. А сам Киев? По справедливости, Киев следовало отдать фатимидам — какой толк в южнославянских землях без Киева? Это все понимали. Но — как отдать южанам киевские связи и работорговлю, приносящие невиданные прибыли? Обе стороны лавировали, то обходя вопрос, то косвенно его касаясь.
А Ширин было все равно, кому принадлежит Киев! Ей просто хотелось там побывать. Она гнала от себя эти мысли, ругала себя за недостаточную твердость, но то, что по секрету рассказали ей о Киеве ее наставники — манило, кружило голову. Широкие улицы. Горка. На Горке — детинец и храм в честь иудейского пророка. И еще много таких храмов по городу, с колокольнями, от которых мелодичный звон. Вдоль некоторых улиц — красивые, иногда каменные, дома. Открыты кроги («крог», «кроги», повторяла про себя Ширин, слово казалось ей необыкновенно музыкальным) — куда могут ходить женщины — и невинные, и замужние. Ярмарки. Торг. Скоморохи. Везде молодежь — мужчины и женщины… и
