и всё, и священника для этого приглашать не надо… а то похудеет еще…
Засмеялась аудитория. Какие они там в Риме все — крамольные, едкие, насмешники! Не то, что у нас. Если бы у нас такие проповедники были, мы бы на каждую проповедь ходили.
— Нет, подумал я, здесь что-то другое. И обнаружил, что вовсе это не дети, а вполне уже взрослые люди, желающие жить так, как им нравится! Родителям это обидно, но тут уж ничего не поделаешь — нас такими создал Господь, друзья мои. И лучшее, что вы можете сделать — это одобрить выбор своего чада, да поддержать чадо в минуту трудную. Этим вы сохраните родительское достоинство.
Аудитория закивала, вздыхая, сдаваясь.
— Теперь же хочу я сказать несколько слов о королевской власти. Король у вас, дети мои, вполне приятный мужчина. Нам бы такого. Подождите! — сказал он и поднял руку, хотя никто и не думал ему возражать. — Я скажу вам, чем именно вы недовольны, чем вас ваш король не устраивает. А тем, что нарушает он традиции вековые. И вам обидно.
Аудитория насторожилась. Некоторые, знавшие, что король присутствует в церкви, стали мельком оглядываться и искать его глазами.
— Да, нарушает. Во-первых, он не деспот. Это, правда, совершенно возмутительно! Как я узнал об этом, так и возмутился. То есть как! Король — и не деспот. Помилуйте, это же несчастье-то какое!
Аудитория засмеялась.
— Во-вторых, он о вас думает. Королю не положено думать о своих подданных, что за глупости! Это неприлично просто! В третьих, он собой хорош, и вам обидно — у остальных государств монархи все уроды, как полагается, а у вас вон что. В четвертых, он сам правит государством, в то время как государством должны править воры и мошенники, в просторечии называемые — министры. В пятых, он дал полную свободу менестрелям, а народу хочется развлекаться не песнями, а казнями и повинностями. В шестых, он отдал Бургундию своему брату Роберу, вместо того, чтобы истязать вас налогами на ее содержание, ибо Бургундия сроду себя сама не содержала, а вы все рвались ее содержать. И, наконец, в седьмых, он умный. Это, конечно же, самое обидное.
Стоя в тени, слегка потупясь, Анри Первый пытался спрятать улыбку. Вот же, путан бордель, какой он, этот Бенедикт! Лиса коварная, как льстит, а? Но и приятно, не без этого, ибо есть в том, что он говорит, правда.
Проповедник тем временем перешел к основной части проповеди, по правилам. Но и эту часть, основывающуюся на фрагменте из Евангелия, он преподал на свой лад, а не как ее обычно оформляли священники и проповедники во время оно.
— И вот, стало быть, виноградник есть у человека. Что ж тут плохого! Покажите мне тут кого-нибудь, кто не хотел бы иметь виноградник, а хотел бы переплачивать виноторговцу. Нет таких?
Аудитория засмеялась и продолжала слушать, все больше завораживаясь представлением.
— И, помимо виноградника, есть у этого фермье два сына, здоровенные такие. Но вот приходит день, когда в винограднике вдруг работы много, одному не справится. И вот владелец виноградника идет к одному из сыновей и говорит ему, слушай, чадо великовозрастное, мне одному трудно, так ты приди, помоги, чего уж там. А сын, стало быть, загорелся желанием помочь отцу, и говорит, хорошо, отец, конечно, сразу после завтрака. Ведь виноградник, говорит он, это самое-самое наше семейное исконное, уж не первое поколение. Ведь это честь нашей семьи! Неужто ты думал, что я не приду, да как же тебе такое в голову пришло? Да я за этот самый виноградник все отдам! Да ведь это мое, наследное, как же не помочь тебе, подумай, отец! Отец обрадовался таким речам. А только, думает, одного помощника все-таки мало, поскольку ужас, сколько работы. — Бенедикт схватился за голову и оглядел аудиторию. — Невпроворот! Идет он ко второму сыну и говорит, сын мой, не справится мне одному! Брат твой согласился помочь, но потеряем много времени и часть урожая, нужен еще один помощник, обязательно. А второй сын, скотина, невежа, говорит — а знаешь что, отец? А иди-ка ты куда подальше со своим виноградом! Я с раннего детства только и слышу, что о твоем винограднике — глаза б не глядели! Надоел мне и ты, и твой виноградник! — Проповедник сделал паузу, а затем торжественно и со значением добавил, — И многими нехорошими словами назвал сын виноградник и отцовские потуги. — Аудитория ахнула, поразившись наглости второго сына.
— Да как же так! — начали говорить, нет, роптать, слушающие. — Да я бы такому сыну! Да такого сына нужно пороть нещадно! Да что же это за невежество! Да…
— Позавтракали, а после завтрака первый, примерный, сын отлучился на какое-то время, с друзьями на улице заговорился, да только к вечеру и вернулся. А второй сын, ругаясь себе под нос, весь день помогал отцу в винограднике.
Аудитория притихла.
— Рассказав притчу эту, — объяснил Бенедикт, — спросил Учитель своих апостолов — какой, по- вашему, сын лучше?
— Себе на уме Бенедикт, — заметил Хелье, расплачиваясь с перевозчиком.
— Забавный парень, — согласился Нестор.
— Надо бы с ним поговорить по душам. Но как он всех, всех ублажил, а? Одной речью. И народ, и духовенство, и правительство! Ладно… Соберусь-ка я пока что… нужно мне ехать в Венецию, Нестор. Поедешь со мной?
— Не знаю, — уклончиво ответил Нестор. — Скорее всего нет.
— Предложение делать не пробовал?
— Отец, оставь в покое мою личную жизнь.
— А я что? Я молчу, — Хелье развел руками. — Одобряю все твои решения, ну разве что ворчу слегка. Уж и поворчать нельзя. Эка Бенедикт меня вместе со всеми приложил.
Вошли в хибарку и увидели странное. Мишель и Гусь, переодетые королевскими гвардейцами, рылись в сундуке Нестора. Стало быть, все-таки позарились на «сбережения».
— Эй! — сказал Нестор строго. — Вы чего это?
Оба обернулись, засуетились, и Гусь выпростал из ножен зловещего вида сверд.
— Молчать, — сказал он. — Мишель, быстрее.
Мишель достал из сундука кожаную калиту. В калите звякнуло.
— Не двигайтесь с места, вы, оба, — приказал Гусь. — Отец с сыном, как трогательно.
— Нестор, отойди, — тихо и быстро сказал Хелье.
— Нестор, стоять! — возразил Гусь. — Мишель, ты долго будешь там копаться?
— У него еще перстень был где-то, — пробормотал Мишель, глядя через плечо на отца и сына.
— Стойте смирно, оба, — велел Гусь. — Не дергайтесь!
— Какие еще будут пожелания? — спросил Хелье.
— Пожелания такие, сьер, что ежели ты будешь нам мешать, мы свернем шею твоему отпрыску.
Этого говорить не следовало. Кровь бросилась Хелье в голову. Гуся спасло то, что драться он на самом деле не собирался, иначе грузность и сила его сослужили бы ему плохую службу — таких запросто не свалишь, пришлось бы ломать об его голову шез или ножку стола. Хелье сделал движение, Гусь среагировал, и в следующий момент лезвие ножа прилипло плоскостью к толстой шее Гуся.
— Бросай сверд, — сказал Хелье. — Считаю до одного. Раз.
Сверд грохнул об пол. Мишель провел быструю подготовительную работу по выхватыванию из ножен оружия, но сверд застрял и не хотел выхватываться. Хелье ударил Гуся коленом в пах, затем в ребра, локтем въехал в согнувшуюся жирную спину, и затем с размаху кулаком в ухо. Гусь рухнул на бок и получил несколько раз ногой в ребра. Мишель отступил и наткнулся на сундук. Хелье подошел и взял его за горло, поводя ножом.
— Калиту положи на сундук, — холодно сказал он.
Мишель поспешно подчинился.
— Отец…
— Молчи!
Хелье посадил Мишеля на сундук рядом с калитой и повернулся к Гусю.
— Вставай, толстяк, — сказал он. — Вставай, если не хочешь, чтобы хуже было.
— Хуже… хуже!.. — застонал Гусь.
Хелье взял его за волосы, и Гусь, мыча, поднялся. Он хотел было защититься рукой, но Хелье тут же
