для этой цели. Затем Гостемил подозвал возницу, и тот, привычный, миниатюрным кинжалом срезал волоски, торчащие у Гостемила из носа, а затем тем же кинжалом удалил неприятную поросль, связанную с возрастом, из ушей болярина. Гостемил придерживал волосы, чтобы вознице было удобнее. Некоторое время порассматривав себя, Гостемил нашел общий свой вид удовлетворительным.
Залезши в повозку, он натянул чистую рубаху, порты, онучи, сапоги, опоясался гашником, и почувствовал себя полностью готовым к любым гостям и визитам. Нимрод принес ему на подносе завтрак — тонкий кусок ветчины, морковь, огурец, капусту, укроп, ломоть ржаного хлеба, и небольшой кувшин легкого вина. Повозки снова тронулись в путь и к полудню прибыли в Чернигов.
Возницы устали и попросились спать. Гостемил смотрел на город — с распахнутыми воротами, с тихим детинцем на тихом холме, с двубашенным храмом — и непонятная тишина в полдень ему не нравилась. Постояв и помолчав, он приказал возницам:
— В Татьянин Крог. Повозки пристройте на заднем дворе. Хозяйке скажете, что дня на три.
— А ты, болярин?
— А я пройдусь.
— Ехал бы ты с нами, болярин, — сказал Нимрод, высовываясь из кухонной повозки.
— Ты тоже чувствуешь, что что-то здесь не так? — спросил Гостемил задумчиво.
— В мире все не так, всегда.
— Ничего, авось пронесет.
— Вот ты говоришь — пронесет, — заметил Нимрод, — а меж тем Като-старший говорил в каждой своей речи, «Кархваж…»
— Да, я знаю. Езжайте.
— Ну, авось. Ладно. Поехали!
Повозки укатили.
Гостемил заложил руки за спину, чтобы не было соблазна сутулиться, прикинул, достаточно ли высоко держит подбородок, и степенным шагом проследовал вперед по улице. Прошел два квартала. Тихие, запертые дома. И ни одного прохожего! Будто вымер этот Чернигов бестолковый, город с древними воровскими традициями, поутихшими в период правления Мстислава, а теперь снова возродившимися. Ну, воры днем спят — понятно. Но не все же жители — воры. Если все воры — кто ж сеять да прясть будет? Это ведь — Улица Гончарная — в прошлый приезд именно гончары здесь и жили. Что-то не слышно — скрипа гончарных кругов, и не ругается и не дерется никто, а ведь более склочного народа, чем гончары, во всем мире не сыщешь.
Покосившиеся заборы, запущенные палисадники, обшарпанные дома — все как всегда в Чернигове последние полтора года, но вот тишина — это странно. Только воробьи чирикают, но как-то не очень уверенно. Вроде как пробуют — а можно ли мне чирикнуть? А вот кот бежит — прыг на забор! И смотрит.
— Котяра, — сказал Гостемил, останавливаясь. — Куда ж люди-то подевались?
Котяра посмотрел на него и отвернулся с таким видом, будто случайные знакомства с людьми, задающими праздные вопросы, ему с некоторых пор не очень интересны.
— О! — уважительно сказал Гостемил. — У нас с тобою похожие характеры. И ты тоже, как я, не первой молодости, но держишься с достоинством. Приходи в Татьянин Крог, Нимрод даст тебе буженины.
Кивнув коту, он двинулся дальше. В следующем квартале он заприметил какую-то бабку, сидящую на крыльце.
— Здравствуй, добрая женщина, — вежливо обратился к ней Гостемил через забор. — Как живешь, как дом?
— Ах, уйди ты, выродок коровий, — в сердцах сказала бабка, встала, ушла в дом, и хлопнула дверью.
Леший их знает, что у них тут происходит, подумал Гостемил.
Он повернул за угол — и наконец увидел людей. Муж, жена, четверо ребятишек, и повозка, лежащая на боку. Лошадь пасется рядом. Жена кричит на мужа, а муж огрызается.
— У тебя всегда все из рук валится, подлая твоя природа! — кричала жена. — Какой ты есть, такая и жизня у меня с тобою, кровопийца!
— Запахни меха, змея! — крикнул муж рассеянно, глядя на опрокинутую повозку.
— Пол-аржи проехать не можешь, удилище корявое! Пропали мои горшки, были да и не стало их! Ах ты дуб гнилой, хорла, ах ты звонарь колокола треснутого!
— Да ты законопатишь дупло-то свое, тупица! — огрызнулся муж, пытаясь поставить повозку на колеса, чтобы снова можно было загрузить в нее вывалившиеся мешки и сундук. — А то может тебе в глаз захвитить, при детях-то?
— Здравствовать вам, люди добрые, — сказал Гостемил, подходя.
Муж растерялся и слегка приосанился.
— Здрав будь, болярин.
— А не скажете ли мне, заезжему, что тут у вас в городе случилось? Почему так тихо, на улицах никого нет?
— Да как же… — начал было муж, но жена, дернув его крепко за рубаху, выставилась вперед.
— Нет, я скажу! — сказала она. — Случилось, что посадник, защитить нас поставленный, нас же и обворовал! Пить-есть требует, а как защитить — так вот те хвой с маслом в арсель!
— Ты замолчи… — предупредительно и тихо сказал муж.
— А, отстань, ничего я не боюсь! Это боляре все перетрусили, в детинце заперлись. И ты туда сейчас идешь, болярин, и отсидишься там, а мы хоть пропадай тут!
— Да заезжий он, ветка гнутая!
— Сам такой, порожек продавленный, шишка развороченная!
— Болярин… — сказал муж.
— Вот я… — начала снова жена, но тут муж крепко стукнул ее по затылку, и она отошла к детям, и стала им жаловаться так:
— Вот какой отец у вас любящий, детки мои любимые, за всю мою об ём заботливость такие от него благодарности, вот он мне голову-то сломал, вот посмотрите…
Татьянин Крог, обычно шумный, людный, стоял пустой, и только в углу за столиком ютилась группа непонятных заезжих — черноволосых людей со странными чертами лица, большими черными глазами, крупными носами, черными бородами, в сальных черных одеждах непонятного покроя. Человек пять или шесть — Гостемил не стал их считать, а поманил полового и спросил:
— Где хозяйка?
— Хозяйка нездорова.
— Мои люди прибыли?
Половой бросил взгляд на непонятных гостей. Гостемил тоже посмотрел в их сторону, а они молчали и, оказывается, смотрели на него.
— Неприятность вышла, — сказал половой. — Но теперь все хорошо.
— Что хорошо? Со мною два холопа и повар — где они?
— В комнатах.
Гостемил пошел в комнаты и вскоре отыскал в одной из них Нимрода и возниц. Сидели они притихшие.
— Вы, вроде, спать собирались, — сказал Гостемил.
— Да, болярин… мы собирались.
— Что-то не так?
— Не прогневайся, болярин.
— Нимрод, подойди.
Нимрод помотал головой.
— Да в чем дело! — Гостемил повысил голос. — Что тут стряслось?
— Нам велено из комнаты не выходить.
