— Кем велено?
Молчание.
— Господин ваш я, — сказал Гостемил. — И кроме меня и митрополита никто ничего велеть вам не может.
Один из возниц приложил палец к губам.
— Ну, как хотите, — сказал Гостемил. — Где наши грунки?
— В повозках.
— А повозки?
— На заднем дворе.
— Дармоеды.
Гостемил вышел в крог — теперь и странные люди куда-то подевались, и только половой сидел в центре, у самой печи, тоскуя.
— Друг мой, — обратился к нему Гостемил, — что происходит в этом подлом городе?
Половой, как давеча возницы и Нимрод, помотал головой и ничего не ответил.
Еще лет десять назад Гостемил стал бы настаивать. Теперь же, умудренный, философски относящийся к людским причудам, он лишь пожал плечами и вышел из крога на задний двор.
Нужно убираться из этого города с его таинственностями, это понятно. Но сперва следует навестить купца Семяшку и взять требующуюся на путешествие сумму. В Киеве он встретит Хелье, и вдвоем они отправятся на зимовку в Корсунь, там тепло, хоть и дорого.
Гостемил вынул из повозки сверд, поддел бальтирад под сленгкаппу, и направился по пустым улицам к дому купца.
Возле дома собралось множество народу. Так вот где они все, черниговцы, подумал Гостемил. Я их ищу, а они к Семяшке на бельники с чечевицей сбежались.
Люди топтались и на улице, и в палисаднике, и в самом доме. Порасспрашивав, Гостемил уяснил, что племянник управляющего принимает гостей по одному в занималовке.
— А сколько ждать очереди? — спросил Гостемил.
— Некоторые с позапрошлого вечера ждут.
— А чего вам всем от него нужно?
Собеседник, по одежде и выправке — ратник, сделал рассудительные глаза.
— Так помилуй, болярин, что наше законное, то нам и должно, по первому требованию, получить.
— Твое законное?
— Жалование. Кому что, а мне — жалование. Остальным Семяшко наверное просто должен. Держат у него деньги. Мне держать нечего, да и товарищам моим тоже. Мы за жалованием. Потому даже ратникам пить-есть надо. А остальные — за долгом, наверное.
— За жалованием?
— Так ведь Семяшко платит нам жалование по просьбе посадника. А посадник ему за это что-то там… не знаю. Ну, правду ведь я говорю.
— Вне всякого сомнения, — подтвердил Гостемил. — Но почему ж именно сегодня, и всем городом вы сюда пришли, и ратники, и ремесленники?
— Да ведь, болярин, посуди сам, как с купцов дань собрали давеча, так все купцы сбежали, так теперь говорят, что никаких денег никто не получит. И Семяшко тоже сбежит, вот помяни мое слово, болярин.
— Дань собрали с купцов?
— Да.
— Вроде бы не время сбора сейчас.
— Так ведь особая дань. В пользу гостей.
— Каких гостей?
— А что в детинце сидят, болярин.
— Ничего от тебя не добьешься. Где сам Семяшко?
— Вестимо у себя, там, — ратник показал рукой. — К нему пытались ломиться, но…
— Но?
— Да так…
В самом большом из деловых помещений люди сидели на ховлебенках и стояли, и галдели, но не громко. Какой-то ремесленник привел с собой своего сына, человека лет девяти, и человек этот все время приставал к отцу.
— Тятя, когда мы пойдем на реку, как ты обещал? — плаксивым голосом спрашивал человек.
— Светозар, не скули.
— Когда, тятя?
— Как только мы закончим то, зачем сюда пришли.
— А когда мы закончим?
— Не знаю.
— А долго еще?
— Не знаю, Светозар! Сколько тебе повторять!
— Тятя.
— Ну?
— А может, мы сейчас пойдем на реку, как ты обещал, а сюда придем завтра, а потом опять пойдем на реку?
— Не болтай попусту.
— Тятя!
— Отстань! Заткнись!
Все-таки дети бывают чудовищно въедливы, подумал Гостемил. Впрочем, откуда мне знать, какие бы у меня были дети? Как-то я слишком оберегаю свою независимость, наверное. Хотя, если подумать, наверняка какие-то дети где-то у меня есть — прелюбодеяние не обошло меня стороной, человек слаб и грешен.
Поприкидывав, что к чему, направился он в часть дома, где располагались жилые помещения. У входа в гридницу его остановила личная охрана богатого купца — четверо крепко сбитых парней — три сверда и один топор.
— Здравствуйте, молодцы, — поприветствовал их Гостемил.
Ему ответили некогда исконо черниговским, но в одиннадцатом веке ставшим общеславянским:
— Не велено.
— Скажите Семяшке, что Гостемил хочет с ним говорить.
Один из молодцов, смерив Гостемила взглядом, кивнул и скрылся в гриднице.
— Как живете, славно, я надеюсь? — великосветски осведомился Гостемил у оставшихся.
Ему не ответили. Он не обиделся, но и не стал снова их вызывать на разговор, предпочитая молчаливых глупым. Вскоре вернулся уходивший.
— Пропустите, ребята, — сказал он неприятным тоном.
Охрана расступилась, мрачно глядя на Гостемила.
— Здрав будь, болярин, — приветствовал Гостемила Семяшко, медлительный, чинный, с лицом остепенившегося проходимца.
— Мне нужны деньги, — сказал Гостемил.
— Денег нет.
— Ты не понял. Мне нужны мои деньги.
— Что делать, болярин! Подожди месяц-другой, а то — поедем со мною в Новгород, и будут тебе деньги. Твои.
Новгород в планы Гостемила не входил. Зима на носу, в Новгороде холод волчий.
— Какие-то люди скучные в Чернигове, — заметил Гостемил. — Не понимают, что им говоришь, и все серьезны и заняты неизвестно чем.
— Болярин, все мои деньги взял себе детинец.
