— Славянское говно, — сказал безбородый помощник.
— Тебе понятно то, что я только что сказал?
— Нет у вас, свиней, больше удовольствия, чем кого-то унизить.
— Не думаю, что это чисто славянская страсть, — заметил Гостемил. — Эй, дайте сюда коня! Сколько можно его отчитывать, наставники доморощенные, аристотели!
Ему подвели коня. Гостемил вскочил в седло, наклонился, взял пленника под мышки и, легко его подняв, перекинул через луку.
— Воевода!
— Да, болярин!
— Пусть приберут тут в столовой, а завтра в честь освобождения города дадим хвест! Зови смердов с едой, а повара я даю своего — лучшего в округе!
— Здрав будь, болярин! — закричали несколько ратников, радуясь.
Открыли ворота. Конь попытался выразить свое мнение по поводу веса всадника и дополнительного веса пленника, но Гостемил шлепнул его по загривку, и конь понял, что в данном случае его мнение не имеет веса. Восторженная толпа запрыгала, завопила, полетели в воздух черниговские старомодные, кособокие шапки. Гостемил поднял руку, приветствуя.
— Расступитесь, люди добрые, — сказал он народу милостиво. — Везу чудище диковинное к себе, мучить буду.
Люди засмеялись. Гостемил, боясь, что в толпе кто-нибудь ненароком, а то и специально, повредит пленнику болтающуюся голову, пустил коня рысью. Прибыв в Татьянин Крог, он ввел коня под узцы на задний двор и стащил пленника на землю. Шапка пленника, отороченная густым темным мехом, оказалась привязана тесемками.
— Руки, — сказал пленник слабым голосом, и добавил какое-то арабское слово.
Гостемил вынул кинжал и разрезал веревки, стягивавшие руки пленника до предплечий. И повел в спальные помещения в обход крога. Навстречу им выбежали возницы и Нимрод.
— Брысь, — сказал им Гостемил.
— Болярин! — взмолился Нимрод. — Мы тут думали…
— Я вас не за думы при себе держу, думать вам не положено. Убирайтесь.
Заведя пленника в спальню, он задвинул засов, сбросил сленгкаппу, стащил бальтирад вместе с подаренным ему воеводой свердом, и сел на ложе. Пленник стоял перед ним, руки висели безвольно по бокам.
Затем одна рука потянулась к шапке. Тесемки не слушались — запутались. Гостемил снова встал, сжимая зубы, чтобы не крякнуть — он устал. Кинжалом — пленник отшатнулся, и Гостемил схватил его за плечо — он разрезал тесемки. Темно-коричневые волосы, слипшиеся от подсохшего пота, подстриженные скобкой, упали вниз, не достав двух пальцев до плеч. Несмотря на то, что ростом пленник превосходил среднего мужчину, в плечах был широк, осанкой прям, стоял, расставив ноги, видно было, что он — женщина.
Гостемил рассматривал странную женщину, сидя на ложе, прищурив глаз. А женщина рассматривала его.
— Даже не знаю, что бы тебе такое сказать, — в конце концов признался он. — Говори ты, раз уж начала.
— Я дочь Зибы.
— Это-то понятно.
— И… — последовала арабская фраза, которую Гостемил для своих целей интерпретировал как «судя по всему», — твоя дочь.
— И зовут тебя Ширин.
— Да.
— А брата твоего — Шахин.
— Да. Знаешь, что значит это слово?
— Нет. Скажи.
— Сокол.
Гостемил чуть приметно улыбнулся.
— Тебе смешно? — спросила она.
— Нет.
— Почему улыбаешься?
— Просто так. Вы, стало быть, близнецы?
— Да.
— Расскажи мне про Зибу.
— Зибу убили.
Гостемил вздохнул.
— Сперва, — объяснила Ширин, — как только мы родились, отец огорчился.
— Почему?
— Мы были желтые.
— Желтые?
— С желтыми волосами. И он понял, что Зиба изменила ему. Но он ее любил, и не стал ее убивать, а продал в… каниз…
— Что это значит?
— В холопки.
— В рабыни, — поправил Гостемил.
— Да. Но потом рассердился пуще, выкупил ее, и убил.
Суровое обращение с женщинами, подумал Гостемил, наверное бывает полезно в общественном смысле. Дела делаются лучше, когда женщины не болтаются под ногами и не мешают. С другой стороны, когда они не мешают и не болтаются — как-то скучно, наверное. У них там на востоке и на юге вообще скучно всегда. Поэтому многие ходят злые.
— А как его зовут?
— Этого я тебе не скажу.
— Почему?
— Потому что это было бы предательством. А я никого не предаю. Никогда.
— Да, — согласился Гостемил, — так оно, наверное, интереснее, когда никого не предаешь.
Она нахмурилась.
— Не понимаю.
— Это не очень важно. А с вами что сталось? С тобою и братом?
— А нас он не полюбил.
Она замолчала. И Гостемил понял, что она может так стоять и молчать еще лет семь.
— И что же? — спросил он.
— Нас отдали на воспитание в семью…
— Хорошую, надеюсь?
Она не поняла вопроса.
— Чью семью?
— Одного уважаемого человека. Но он тоже нас не полюбил.
— Ширин, ты сядь.
— С тобой рядом?
— Да.
— Никогда.
— Почему же?
— Я пленник твой. Пленники не сидят рядом с врагами.
— О, бовина санкта, — пробормотал Гостемил.
Он встал, подтянул к ложу ховлебенк, и сел на него верхом. Спину и бедра ломило от усталости.
— Теперь сядешь?
