Василек, такой широкий, такой настоящий, такой весь с облаками, весь в обнимку с пьяноватым верховым ветром… Однако же, несомненно, он вел счет благим делам… Мол, помочь помогу. Но не задаром же охранный вылет!
Во всяком случае, я бы не удивился, если бы прямо сейчас с уже загрохотавших надо мной небес (быстро они!) последовал телефонный звонок спешащего повоевать Василька:
— Слышь, Саш… Тем самым должок я отработал. Верно?
Ага, вот они… летят… пошли, пошли мои
И все слабее и слабее покусывала меня остаточная подловатая мыслишка — а не поспешил ли я потратить оплаченный вылет?
Ладно… Наплевать.
Летя-аат!.. Нацеленно идут вертолеты. Парой… Первый борт, конечно, ведет Василек… Я успеваю увидеть его двухсекундный крен. Подмигнул мне!..
Ага! Еще пара!.. Стало быть, я, возможно, уже и должник. (Если это сочтут отдельным вылетом.)
Вертолеты легко обходят Ханкалу. Нацеленные две пары. Показательно!.. В сторону гор. Зрелищно и быстро!.. Слежу… Уходят… Уже к горизонту.
Я еще сколько-то постоял… Можно больше не думать. Через часок мне позвонит Суфьян и расскажет, что делают вертолеты с не успевшим рассредоточиться противником. Можно не думать. Можно совсем не думать… Маленький Гиви укрыл мандарины.
Глава семнадцатая
Сидели каждый на своем топчане, и оба вскочили сразу, как положено… Вытянулись. Когда я вошел. (Когда они меня в пакгаузном полумраке разглядели.) Я велел им сесть.
Один справа, другой слева — я легко выбрал место для разговора. Я сел, опершись на край их рабочего стола с их бумагами. Сел прямо на стол, опершись задницей. Непринужденно… Задавая пацанам настрой. Запросто… Так, чтобы видеть обоих — и говорить им обоим сразу.
Но сначала увидел их заплеванные ботинки. Захарканные!.. И приказно крикнул:
— Вымыть обувь!
Они чуть не наперегонки помчались в сортир. А я их ждал.
С покореженной психикой что один, что другой. Не могли почиститься, мать их!.. С водой в пакгаузе перебоев нет. Сортир рядом. В чем же дело?!.
Трудно таких любить. Я таких насмотрелся. Неопрятность — правда их болезни. Контуженные не бывают белыми и пушистыми. В госпитале, помню, суровая нянька давала контузикам тычки, одному за другим. Тычки и оплеухи… Еще и чертыхалась: «Потолще сосиску взять — он понимает. А если соплю с носу подобрать — он больной!..».
Почистившимся, я разрешаю им сидеть.
— Пацаны… Внимание.
Я говорю спокойно:
— На склады грядет проверка. Проверка по горючке, вас она не касается… Однако на всяк случай — вам, рядовые, лучше бы сидеть тихо. Не высовываться.
Уточняю:
— Лучше в эти день-два не выходить в столовку. Я скажу, чтобы еду вам приносили.
Молчат.
— День-два, — повторяю я.
И ставлю как бы точку:
— День-два, и отправлю вас с колонной. Уже решено.
Слышатся бухающие по ступенькам знакомые шаги. Всегда кстати… К нам спустился Крамаренко.
— Я искал вас, т-рищ майор.
— Здесь я. Куда я денусь… Слушай, Крамаренко. День-два, если офицеры у нас будут высматривать и вынюхивать, пусть пацаны едят здесь. Прямо в пакгаузе. Чтоб меньше на виду.
Крамаренко кивнул — конечно!.. Он хорошо знал о моих контрах с Дубравкиным.
Алик опять за свое. Сильно заикаясь:
— А к-к-когда нас отправите в ч-часть, товарищ м-майор?
— Я же сказал — день-два… Зато майор Хворостинин… слышали?.. Из госпиталя выписался и вскоре сам поведет колонну, — подбадриваю я.
Знают, знают!.. И наконец улыбаются. Конечно же! Кто не слышал про непобедимого Хворя.
— Не дрейфь, пацаны! Во-первых, я вас здесь откормлю, — заторопился Крамаренко.
Тоже ведь подбрасывает им положительную эмоцию.
— Определи им исполнительного солдата, Крамаренко. Пусть носит еду.
— А я сам, Александр Сергеич. Я сам… С котелками туда-сюда нехитро. И меньше разговоров будет.
— Зачем же сам?.. У тебя дел полно.
— Справлюсь.
Крамаренко тут же и выскакивает из пакгауза. Быстро смотался туда-обратно… Показательно приносит им ужин.
По-свойски подбадривает. Ешьте, шизы, ешьте!.. Солдат ест — служба идет. Отчего солдат гладок — поел и на€ бок… Крамаренко поставил принос на стол и быстро уходит. Бормоча свои прибаутки.
Олег мигом раскидал туда-сюда котелки. Два Алику — два себе. Ложка здесь — ложка там… Я еще не ушел, вижу его улыбку… И в котелках вижу сосиски, равно толстые! И компот, компот, солдатская радость, в термосе. Компот можно горячий!.. Кто как любит… Компоту много. Настоящий десерт!
Оба жуют, наворачивают, и их бесхитростное солдатское бытие меня успокаивает… У меня все чисто, товарищ полковник Дубравкин. Не подкопаться… Мой козырь известен. Я не продаю оружие, товарищ Дубравкин… Бензин?.. Но ведь майор Жилин бензиновый король. Всем известно. Все знают… С короля не спрашивают… Короля не попрекают короной.
Дубравкин свирепствовал на зачистках и как-то второпях сжег чеченскую деревню. Старухи, дети. Обезножившие старики. (Эти мотыльки летят в огонь всегда первыми.) А факты той зачистки вдруг обнажились слишком.
Но Дубравкин, глотая черный дым своего пожарища, еще и матюкался, война, мол, и есть война. Упрямился, а не каялся — за что и под суд. Признан был виновным. Суд был достаточно громким. Не жги мотыльков!.. Обошли в награде. Хотели вовсе изгнать из армии. Уже, казалось, все решено, однако… Однако вояки нужны. А Дубравкин умел понравиться своей воинственностью. Его осуждали, но втайне симпатизировали. Он и мне одно время казался хорош.
Его лишь ограничили в боевых действиях. Отныне полковник Дубравкин боролся с внутриармейскими хищениями оружия. Ему не разрешалось вести бои, а его полк был специально укомплектован меньше чем наполовину. С такой вот показательно (и, надо признать, нелепо) урезанной воинской частью обозленный полковник бродил по Чечне туда-сюда.
Когда в полку вместо трех батальонов один, что за полк!.. А вот чтобы не лез в драки!.. Только в случае самообороны. Но Дубравкин все равно, конечно, лез. Он забывал про проверки. Забывал свое прямое дело. Зато при первой возможности затевал с чичами бой. Никого не слушая. Настоящий псих!.. Он был уверен, что от честной войны его отстранили враги и предатели. Враги были всюду. Теперь Дубравкин это твердо знал.
Мы с ним столкнулись, когда у вполне наших, у лояльных чеченцев он отнял бензин. Который я им с трудом доставил. Он отнял… И по телефону не оправдывался, а кричал: ты мне давно осточертел, крыса! говенный начальничек!.. Поди понюхай пороху!.. Он только-только не кричал, что я предатель. Это у него в бранном ряду последнее.
